Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
— Вы так считаете? — я попытался вложить в свой вопрос хоть немножечко неприязни, которая вместе с многозначительностью должна была составить угрожающую интонацию, но мне трудно было в этот момент настроить себя против литератора, я в этот момент почти обожал его за этот выплеск энергии.
— Я что-то не очень понимаю, — остановился он и закашлялся.
— Дело в том, что Брюханов был продырявлен именно из вашего пистолета.
Гробовое молчание наверху. Еще выше шелестит липа.
— Откуда вы это знаете?
— Это неважно.
— Нет, это-то как раз и важно. Откуда это известно?!
— Успокойтесь, то, что выстрел был произведен из вашего пистолета, не обязательно означает, что вы убийца.
— Что-то я не очень понимаю, — повторил он как бы и небольшой задумчивости. — Вы что-то знаете, или…
— Считайте, как вам удобно. Я много размышлял над этой историей, а потом вы не раз сами меня хвалили за наблюдательность.
— За наблюдательность хвалил…
Платон Сергеич продолжал тяжело дышать и кончиками пальцев постукивал по спинке кресла.
— Ой, как некстати все это, ой, как некстати!
— Кстати, и моя версия — тоже глупость, потому что пистолет вы ему скорей всего продали. Правильно?
— Правильно-то правильно, но откуда вам это все известно?
— Я не сказал, что мне это известно. Я высказал догадку. Источник догадки? Хотите верьте, хотите нет — метод. Дедуктивный. Вот, например, у вас свитер появился, хотя заработки…
Он внезапно заржал.
— Метод! Милый вы мой, свитер этот я купил лет пять назад.
Несколько секунд мы помолчали. Он, видимо, думал, что этот «прокол» со свитером нас уравнивает. В чем, правда, непонятно, но уравнивает.
— Вы знаете, Илюша, у меня чрезвычайно поганое предчувствие. Я, как вы понимаете, не виноват, на кой черт мне сдался этот мордоворот, но как выпутаться из этой истории, я не знал. Мне кажется, что все потихоньку чего-то готовят, и когда эти серые ребята надавят своим следствием, они — раз! — я имею в виду Мурку и Равиля — и выложат свое алиби-малиби. А у меня ничего нет, ни-че-го! А тут вы еще со своим пистолетом. Позарез мне были нужны деньги, по-за-рез. Продавать я его не хотел. Если бы знать.
— А я не понимаю, почему вы так волнуетесь.
Он фыркнул.
— Вы не убивали. Я знаю это точно.
Он фыркнул громче, но горько.
— Мне вот только любопытно: знали ли вы, когда продавали пистолет, что Брюханов несколько дней назад взят под следствие?
— Честное слово. Я об этом узнал только сегодня. Честное слово.
Он не врал, так оно и было, но мне необходим был этот психологический пригорок, с него легче будет подвести моего старшего друга к нужным открытиям.
— Не волнуйтесь, я вам верю. Ваше положение очень прочно. Не думайте, я вас не мучаю, я стараюсь помочь. Только нужно было сразу рассказать все следователям, избавили бы себя от неприятных объяснений.
— Душа моя, нужно меньше вопить направо и налево о чужих пистолетах! И что это вы об одном и том же?! Склонность к дешевым парадоксам не есть признак острого ума.
— Вы можете оскорблять меня сколь вам будет угодно, Платон Сергеич. Ради, так сказать, истины я готов снести и не такое.
Литератор недовольно захныкал, он не любил литературщины. От слова «истина» его просто покорчило.
— Илюша, дружище, сделайте одолжение, не говорите красиво.
— Слова — это не ваша привилегия.
— Не привилегия, дружище, при чем здесь привилегия. Это моя профессия, — добавил он скромно и грустно.
Мне становилось все веселее. Прохладные порывы ветра, подведенные чуть-чуть водяной сыростью, стали налетать чаще, как будто там в глубине пруда билось огромное расплывчатое сердце нашего разговора. Я поймал себя, что специально описываю петлю вокруг основной линии сюжета. Эта пародия на свободный обмен мнениями радовала меня так же, как прозрачная осенняя свежесть, поселившаяся в нашем уголке города.
— Платон Сергеич, знаете, что в этой истории самое интересное?
— Ой, ой, ой, Илюша, только не надо этого тона. Так говорят у Чехова. Выпивают рюмку водки, глядя на вишневый сад…
— Но я действительно собираюсь вам сообщить кое-что существенное.
— Юноша, прошу вас! Не надо изображать из себя Калиостро. Запомните — от всех форм демонизма ощутительно тянет провинцией.
— Как вы отбиваетесь, Платон Сергеич, а я тем не менее… Короче говоря, я настолько был уверен, что нашим пистолетом для убийства Брюханова воспользовались не вы, что не стал скрывать от следствия некоего обстоятельства, лежащего между вами и ним. Трупом.
Платон резко свернул кресло к ближайшей скамейке и вальяжно расположился на ней, установив меня в профиль к себе. В этом была небольшая неделикатность, но я решил это снести. Более того, с видимым трудом повернув к нему голову, я заговорил самым прекраснодушным голосом.
— Вы меня извините, но тот факт, что Брюханов донес в свое время на вас, тоже невозможно было утаить. Да его и не нужно было утаивать.
Его лицо быстро осунулось, благородно очерченные щеки опали, маленькие голубые глаза невидяще смотрели мне в правое колесо. Странно, он ведь умеет мыслить логично. В любом фальшивом построении сразу видит слабую сторону и лихо ее высмеивает, а эта рыхлая конструкция из пистолета и давнишнего доноса кажется ему смертельно опасным капканом. Задумался. Это хорошо: чем глубже яма, тем радостнее вызволение.
— И после всего этого я продолжаю утверждать, что бояться вам нечего. В крайнем случае вас могут привлечь за торговлю оружием, но тут, честно говоря, легче легкого отпереться.
В глазах у него мелькнули искры самой настоящей злости. Ему показалось, что я над ним издеваюсь. Он снова опустил глаза. Не знаю, может ли вообще быть достаточно длинной подобная пауза. Я бы длил ее и длил. Но глубоко запрятанное в недра моего организма и неповрежденное полиомиелитом композиционное чутье подсказывало, что пора кончать, можно все испортить.
— Постарайтесь выслушать меня внимательно. Здесь дело не только в вас, хотя и в вас тоже, здесь дело в Оленьке.
— При чем здесь Оленька? — голос его прозвучал неуверенно.
Хорошо, тогда можно еще чуть-чуть побалансировать перед главным.
— Кстати, меня всегда забавляла эта игра природной, так сказать, иронии. Чтобы у такого монстра родился такой цветочек…
Платон Сергеич слегка оправился, вытер платком уголки рта, хотя в этом не было никакой необходимости.
— У нас в Литинституте был вепс, — медленно входя в прежний образ, заговорил он, — чудище просто болотное, дрался все время, до института кого-то даже убил. А может, и не вепс. Так вот он писал стихи про лютики, снежинки и обожал свою бабушку.
— Я вас понимаю, но вернемся к Оленьке. За этого ангелочка с золотой головкой и зелеными глазками товарищ Брюханов готов был перегрызть горло кому угодно.
— Да, любил ее… — без энтузиазма подтвердил собеседник.
Я остановился, повернул голову влево, делая вид, что любуюсь вторжением солнечного потока непосредственно на водную поверхность. Оттого, что это красное вторжение совпало с очередным порывом ветра, гладь сделалась рябиновой.
— «Нынче ветрено и волны с перехлестом», — с трудом произнес Платон у меня за спиной.
Я повернулся к собеседнику:
— Платон Сергеич, почему же у вас ничего не получилось с Муркой?
Он немного пожевал обветренными губами.
— Илюша, скажите мне, пожалуйста, чего вы добиваетесь? Слишком наша беседа напоминает просто вытягивание жил. Неужели вам это доставляет удовольствие? — Усталый, разбитый, гордый писатель земли русской. И ведь уверен, что обижаем ни за что. А может, ему для «сугрева» нервов нужно специальной литературно одаренной крови? Только за последние полгода он изящно заволакивал к себе, приглушая в коридоре благородный баритон, как минимум четырех пиитических дурех из таинственного литературного объединения в городе Фрязино, которое он вел для добычи себе пропитания. Мариночка ему не дала.
— Извините, это не из праздного любопытства.
— А из какого?
— Я же говорю, что хочу вам помочь.
— Так помогайте, уже давно пора. Что вы вокруг да около, да еще так многозначительно, с напусканием на себя черт-те чего!
Да, действительно хватит, все, что можно было выжать из этой ситуации, я выжал.
— Вы не убивали и не могли это сделать по причинам психологического плана. Тот старинный донос давно потерял всякую актуальность. Да и донос этот… По зрелом размышлении я не вижу в нем ничего особенно отвратного.
Платон издал сардонический звук и напустил на физиономию свое любимое выражение: превосходство и грусть.
— Он ведь был убежден, что вы действительно приносите вред родине. Посудите сами: он ведь ничего не выгадал в результате этого доноса. Он просто выполнил свой долг. Я вижу, мои слова вас коробят. Вы слишком сжились с выработанной тогда версией. Для вас он был грязный фискал, а вы вольный ум и страдалец. Вы не испытывали желания присмотреться к нему, и это странно: ведь, насколько я понимаю, именно злодеи — самый питательный материал для литературы.
