Патриция Вентворт - Ключ. Возвращение странницы (сборник)
– Ты бы осудил ее, если бы контакты были, – очень холодно промолвил Филипп. – Не собираешься ли ты теперь осудить ее потому, что таковых не было?
– Нет… нет, конечно, нет. Филипп, ты абсолютно уверен в том, что она Анна? Нет, погоди минуту… ты ведь не был уверен, не так ли? Среди родственников ходят слухи, знаешь ли. Инес болтала. Ты ведь раньше не был уверен, правда?..
Гарт, похоже, не мог больше говорить и лишь пристально смотрел на собеседника. Филипп подхватил нить разговора:
– Я был уверен настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным. Она казалась мне совершенно посторонней. Я не мог поверить, что она когда-то была моей женой. Она выглядела как Анна, говорила как Анна, писала как Анна – и все-таки я не верил, что это Анна. А затем мне все было навязано – вопреки моему желанию, моим инстинктам, моим чувствам. Потому что она знала то, что, как я считал, могли знать только мы с Анной. – Он встал и прошелся в дальний конец комнаты. Последовала небольшая пауза, затем он обернулся и сказал: – Так я считал до вчерашнего вечера.
– Что произошло вчера вечером?
– К нам в гости зашла одна девушка. Она была у Анны одной из подружек невесты. Она хихикала и трещала, и в ходе этой трескотни отпустила несколько очень поучительных ремарок о дневнике. Как выяснилось, Анна вела дневник по образцу покойного мистера Пипса, в котором, как выразилась Джоан, «записывала буквально все, даже то, что обычному человеку в голову не придет записывать». Анна вовсе не горела желанием обсуждать этот дневник. Конечно, вроде бы, с какой стати ей это обсуждать, но… На самом деле она была чрезвычайно напряжена. Мне бы хотелось взглянуть на этот дневник, Гарт. Я бы хотел увидеть, писала ли в нем Анна те вещи, которые я тогда счел такими убедительными, – те вещи, которые только мы с Анной могли знать. Потому что если это так и если Энни Джойс заполучила эту информацию, тогда мое чутье меня не подвело и все мои резоны воспринимать эту женщину как Анну… можно выбросить за борт.
Гарт развернулся на своем стуле и с серьезным выражением посмотрел на Филиппа, не зная, что ответить. Прежде чем он собрался с мыслями, Филипп заговорил опять:
– Мы лишь живем под одной крышей. Между нами ничего нет. Она мне чужая.
– Должен ли я рассказать это Управлению военной разведки?
– Я не знаю. Мне придется самому им рассказать, если дойдет до этого, потому что за всем этим отчетом твоего товарища стоит предположение, что Энни Джойс была заслана сюда изображать Анну с определенной целью, и цель эту далеко искать не надо. – Он вернулся к столу и опустился в кресло. – Гарт, это возможно. И я скажу тебе почему. Эта девушка, Энни Джойс – ты ведь о ней знаешь, не правда ли? – дочь незаконного сына моего двоюродного деда Амброза, воспитанная в сильной убежденности, что ее отец должен был бы быть сэром Роджером, а не клерком с грошовым жалованьем. Она с детства привыкла смотреть на Анну и на меня как на захватчиков. Затем ее удочеряет Тереза – не юридически, нет, но вот что это за собой повлекло: Тереза ссорится с семейством из-за нее, увозит ее во Францию и через десять лет лишает наследства, потому что прониклась внезапной любовью к Анне. Все подбирается одно к одному. Не трудно представить, что девушка с таким грузом в душе может стать… скажем так, легкой добычей. Твой отчет позволяет предполагать, что к ней легко нашел доступ капитан Райхенау. Такое возможно. Если это так, то они выбрали подходящий момент, чтобы заслать ее сюда. Я полагаю, информация, где и когда будет открыт второй фронт, может оказаться именно тем, за что они готовы многое отдать. Они вполне могли посчитать, что имеют первоклассную возможность внедрить ко мне вражеского агента. Это одна сторона картины. А вот и другая. Если это Анна, то она сильно изменилась – не внешне, но по характеру. Конечно, пережитое вполне могло ее изменить – никто не станет этого отрицать. Если это Анна, она могла решить, что я ее нарочно оставил. Она болела, ей пришлось скрываться под чужим именем. Она была отправлена в концлагерь и снова там заболела. Наконец она добирается сюда и выясняет, что уже три с половиной года как мертва. Есть надгробие с ее именем, и она никому не нужна. Я ее не признаю – или заявляю, что не признаю. Если это Анна, у нее есть все основания оскорбляться моим отношением. Когда же я наконец убеждаюсь, то это совершенно явно происходит против моей воли. Она имеет полное право быть глубоко уязвленной.
– А она уязвлена?
– Нет – или же она этого не показывает. Ее самообладание достойно всякого восхищения. Она покладиста, обаятельна и исключительно деловита. Анна не была ни покладиста, ни деловита. Она без обиняков высказывала то, что думала. Насколько может девушка измениться за три с половиной года? Она гораздо умнее Анны. Она ловка, она тактична, она чертовски умна. В Анне ничего этого не было. Та была просто молода и полна жизни. Она говорила что думала и делала что ей хотелось. У нас бы с ней ничего не получилось – я понял это меньше чем через полгода совместной жизни. Но если это Анна, то жизнь обошлась с ней очень сурово и я должен постараться ей это компенсировать. И если она Анна, ты можешь выбросить этот отчет или по крайней мере его выводы. Никакие мыслимые обстоятельства не могли бы сделать Анну объектом интереса со стороны бошей, им не пришло бы в голову искать к ней подходы. Я не могу придумать более неподходящего кандидата на роль секретного агента, это попросту не пришло бы никому в голову, и уж меньше всего – самой Анне. Ты со мной согласен?
– Если она Анна, я с этим согласен. Я не знал ее настолько хорошо, но посчитал бы ее именно такой, как ты говоришь: совершенно бесхитростной по характеру, здоровой, полной жизни девушкой, совершенно всем довольной, покуда она может настоять на своем, очень хорошенькой, обворожительной и определенно без всяких тонкостей, – уж прости меня за откровенность.
– В сущности, ты сказал только то, что уже сказал я. Всем нам предстоит сказать много чего похуже, – произнес Филипп со странной интонацией. – Что ж, она может выглядеть как Анна и говорить как Анна, но она не может думать как Анна, потому что тонкий ум не может мыслить как простодушный, а когда ты живешь с женщиной, то начинаешь постигать, как она мыслит. И именно это все время стояло за моим сопротивлением. Я пожил с Анной, и я пожил с этой женщиной, которая называет себя Анной, и эти две женщины думают по-разному. Мне было бы легче принять изменение ее внешности, чем такую перемену в образе мышления.
Гарт, хмуря брови, посмотрел на Филиппа.
– Значит, ты не веришь, что это Анна?
– Вчера днем я бы сказал «не знаю».
– А сегодня?
