Филлис Джеймс - Череп под кожей
Корделия последовала в дом за мисс Костелло. Было очевидно, что торопиться здесь никто не собирается, и она как проситель едва ли могла на этом настаивать. Она дожидалась в гостиной, пока хозяйка избавлялась от своей многослойной одежды и заваривала чай. Комната была очаровательной. Антикварная мебель, которую, вероятно, привезли из большого семейного дома, соответствовала пропорциям комнаты. Стен было почти не видно за маленькими семейными портретами, акварелями и миниатюрами, однако это создавало ощущение уюта, а не захламленности. В стоящем у стены буфете из красного дерева, инкрустированном резным узором из палисандра, красовалось несколько предметов из фарфора, а на каминной полке возвышались бронзовые часы с ручкой, тикавшие каждую секунду. Когда мисс Костелло появилась снова, толкая перед собой тележку, Корделия заметила, что она пользуется чайным сервизом из вустерского фарфора, а сам чайник был серебряным. Должно быть, для мисс Модсли такие приемы тоже были в порядке вещей.
Потягивая чай сорта «Эрл грей» из изящной мелкой чашки, Корделия ощутила внезапный непреодолимый порыв довериться этой даме. Разумеется, она не могла рассказать мисс Костелло, кем была на самом деле или что разыскивала, но умиротворяющая атмосфера, царившая в комнате, казалось, обволакивала ее, создавая теплое ощущение безопасности, позволяя отвлечься от страшной смерти Клариссы, ее собственных страхов, даже от одиночества. Она хотела сказать мисс Костелло, что приехала с острова, услышать исполненные сочувствия слова о том, как нелегко ей пришлось, услышать голос пожилой женщины, которая заверила бы ее тем же тоном, что и настоятельница, что все будет хорошо.
– На острове Корси произошло убийство. Убили актрису Клариссу Лайл. Но я полагаю, вы об этом знаете. А теперь еще и слуга мистера Горринджа утонул, – сказала Корделия.
– Я слышала о мисс Лайл. У острова плохая репутация. Думаю, на этом череда смертей не закончится. Но я не читала статью в газете, и, как видите, телевизора у нас нет. Как говорила моя сестра, вокруг столько уродства и ненависти, но мы не обязаны пускать их в свою гостиную. Когда тебе восемьдесят пять, моя дорогая, имеешь право отвергать то, что кажется тебе неприятным.
Нет, все же как-то тревожно было находиться здесь, в этом соблазнительном, но иллюзорном покое. Корделия устыдилась мимолетной слабости, устыдилась того, что у нее возникло желание обрести утешение именно тут. Как и Эмброуз, мисс Костелло с величайшей тщательностью построила свою личную цитадель, не столь красивую, не столь удаленную от цивилизации и не столь роскошную в части удовлетворения собственных прихотей, просто строгую и неприступную.
Ни волнение, ни нетерпение не испортили аппетит Корделии. Она могла бы съесть и больше, чем два тонких ломтика хлеба с маслом, особенно если учесть, что столь скудная трапеза оказалась весьма протяженной. Удивительно, как хозяйке удавалось так долго пить две чашки чая, закусывая столь небогатым угощением. Наконец они закончили, и мисс Костелло сказала:
– Вырезки моей покойной сестры хранятся в комнате наверху. Она была убежденной монархисткой. – Тут Корделии показалось, что она различила в голосе пожилой дамы нотки снисходительного презрения. – И за последние пятьдесят лет почти ни одно событие с участием королевской семьи не осталось ею не замеченным. Но больше всего ее, разумеется, интересовала Саксен-Кобург-Готская династия. Если позволите, я оставлю вас наедине с ее коллекцией. Я вряд ли смогу вам помочь. Но, пожалуйста, не постесняйтесь позвать меня, если почувствуете, что я действительно смогу это сделать.
Любопытно, но не удивительно, подумала Корделия, что мисс Костелло не потрудилась узнать, что именно она ищет. Вероятно, она посчитала бы такой вопрос проявлением вульгарного любопытства, или, скорее, боялась, что это спровоцирует очередное вторжение чего-то неприятного в ее упорядоченную жизнь.
Она проводила Корделию в спальню, выходившую окнами на фасад. Здесь одержимость мисс Люси проявила себя со всех сторон. Стены были почти сплошь заклеены фотографиями королевских особ, причем некоторые из них были почти не видны из-за покрывавших их надписей. Длинная полка над кроватью была заставлена кружками, выпущенными в честь коронации, а в витрине за стеклом красовались другие сувениры: разукрашенные чайники с гербами, чашки и блюдца с гравировкой. Вся стена, обращенная к окну, была завешана полками, на которых разместились альбомы с вырезками. Это и была ее знаменитая коллекция.
На корешке каждого альбома был указан период, который он охватывал, и Корделия без труда отыскала июль 1977 года. Местные фотографы не упустили возможность запечатлеть великий для Спимута день. Едва ли хоть какой-то эпизод королевского визита остался незамеченным. Здесь были и фотографии прибытия королевской четы, и мэр с цепью, и присевшая в реверансе жена мэра, и дети с миниатюрными флагами Великобритании, и королева, с улыбкой взирающая на подданных из королевского автомобиля, с рукой, застывшей в привычном жесте королевского приветствия, и герцог, сидящий рядом с ней. Но вырезки, точно соответствовавшей по форме и размеру тому, что отпечаталось в памяти Корделии, не было. Она поникла, держа альбом в руках, и на мгновение едва не испытала тошноту от разочарования. Фотоснимки ухмыляющихся удовлетворенных лиц, предвкушающих что-то интересное, насмехались над ее провалом. Шансы на успех были невелики, но особенно неприятным было осознание того, как сильно она надеялась что-то найти. А потом она поняла, что надежда еще есть. На нижней полке рядком стояли пухлые конверты из манильской бумаги, и на каждом прямым почерком мисс Люси был указан год. Открыв верхний конверт, Корделия увидела, что там также хранятся вырезки – возможно, дубликаты, которые присылали мисс Люси друзья, желавшие помочь с коллекцией, или материалы, которые она не посчитала нужным включить в альбом, но выбросить не решилась. Конверт за 1977 год оказался толще своих собратьев, поскольку был посвящен юбилейному году. Корделия вытряхнула из него кучу разноформатных вырезок, которые уже начали выцветать от времени, и разложила их вокруг себя.
Она почти сразу увидела знакомый прямоугольник под заголовком «Кларисса Лайл блистает в новой постановке Рэттигана» – третья колонка, вырезанная из середины. Переворачивая бумагу, Корделия еще не знала, что ожидала увидеть, но ее первой реакцией было разочарование. Весь оборот занимала совершенно обычная фотография. Снимок был сделан с набережной и охватывал тротуар со стороны материка, где толпились улыбающиеся люди, прыгали с флажками дети, а более бесшабашные взрослые сидели на подоконниках или цеплялись за фонарные столбы. На отдалении две полные дамы с британскими флагами на головах стояли на лестнице дома, держа в руках провисающий плакат со словами «Добро пожаловать в Спимут». Королевские особы еще не приехали, но фотография передавала атмосферу радостного ожидания. Корделия задалась вопросом, не имеющим отношения к делу: почему мисс Костелло забраковала ее? Конечно же, у нее и так было достаточно фотографий, на которых запечатлена сама королева. Но какой интерес эта не самая выдающаяся фотография, воплощение местного патриотизма, могла представлять для Клариссы Лайл? Корделия внимательно изучила ее. А потом ее сердце забилось быстрее. В правой части фотографии она заметила размытую фигуру мужчины. Он как раз выходил на дорогу, явно чем-то озабоченный, и не замечал оживления, царившего вокруг. Лицо его было серьезным, а глаза смотрели мимо объектива. Сомнений не оставалось: этим мужчиной был Эмброуз Горриндж.
