Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок
Он поостерегся оставить машину у ворот усадьбы и спрятал ее в узкой аллее поблизости, а сам пешком направился к старому дому. Ворота заперты, вокруг ни души. Интересно, здесь ли еще мистер и миссис Формс. Похоже, что нет: выпавший на прошлой неделе снег не совсем стаял и лежал на ступенях.
Годфри перелез через низкую стену и побродил вокруг дома, чуть слышно насвистывая. Тихо. Подойдя к кухонному окну, он заглянул внутрь. С тех пор как он был здесь в последний раз, ничто не изменилось: та же мебель, стол, кастрюли, старая плита, шкафы, посуда. Он влез на подоконник и заглянул в вестибюль. Пустынный неуютный вестибюль тоже не изменился: длинный стол, стулья с высокими спинками, доспехи на стенах, латники у подножия лестницы, боевые знамена, две пушки.
Он прошел в то крыло, где жила Флора. Казалось, она просто куда-то вышла. Только криво повешенная штора на окне да пыль вокруг говорили о заброшенности — Флора бы этого не потерпела. Лучи заходящего солнца освещали пыльные предметы.
Он подошел к соседнему окну: сломанную задвижку никто так и не починил. Он приподнял ее перочинным ножом, открыл окно, влез внутрь.
В доме было холодно. Не то что в прежние времена. Снаружи было терпимо, но изнутри веяло могильным холодом. Особняк и раньше не отапливался целиком, на это потребовалась бы новая отопительная система, стоящая больших денег, поэтому Флора поставила котел с нефтяным обогревом и трубы всего в восьми комнатах, где жила. Флора любила комфорт, ничего не скажешь, и ее комнаты всегда здорово отапливались. Так что когда зимой случалось выходить в другую часть дома, приходилось надевать пальто или бегом возвращаться обратно.
Теперь и в этих теплых комнатах холод, как и во всех остальных. Они стали холодными, как Флора. Лишились тепла.
Насвистывая сквозь зубы, Годфри сел в свое любимое кресло и посмотрел на пустое кресло напротив. Стоит немного напрячься и можно представить, что она сидит в нем: темноволосая, смуглая, насмешливая, немолодая, остроумная, вспыльчивая, сорвиголова. И курит и пьет больше меры, чем больше ей запрещают, тем больше пьет. В шутку подкалывает его. Поучает. Всегда впереди, не догонишь. Увертливая, не поймаешь. Даже в постели. Ах ты, старушка, старушка.
Годфри встал и огляделся. Все на месте, как в день их последнего отъезда. Все заперто, закрыто, законсервировано, пока не подтвердят завещание или пока какой-нибудь адвокат, какая-нибудь толстая глупая рожа, вроде Энджелла, не вынесет свое решение. До тех пор все оставалось как есть. Тащи что хочешь, никто не заметит. Устроили галдеж, когда он потребовал свои вещи, а теперь бросили все как попало, бери что хочешь, если догадаешься влезть в окно.
Он забрел во Флорину спальню, и тут недоставало некоторых вещей. Мариам, наверное, заявила, что это личные вещи ее матери. Он прошел в свою прежнюю спальню, а оттуда длинным коридором в огромный вестибюль.
В вестибюле было еще светло. Заходящее солнце алым цветом окрасило окно, но через несколько минут начнет темнеть. Что за дурацкие слова любила повторять Флора? «Жизнь слишком коротка для злобы иль насмешки, для критики иль ссоры; стемнеет скоро». Забавно, она говорила так обычно после того, как с кем-нибудь повздорит! И вот для нее стемнело навсегда.
Ну, а если подумать, то в этой голой пустынной комнате, пожалуй, и нечем поживиться. Кому, к примеру, нужна пушка? Кому нужно знамя, которым размахивали в какой-то дыре под названием «Мальплаке»? На черта эти доспехи?
Большой дом всегда напоминал Годфри склеп, и, случалось, у него замирало сердце, когда в темные зимние дни он пробегал по лестнице или заглядывал в парадные спальни с их кроватями под пологом, гобеленами и гербами. Что ж, и теперь вот-вот наступит темная зимняя ночь. Пока он здесь стоял, солнце уже скрылось за деревьями, в зале сделалось совсем промозгло, угрюмо, вокруг залегли тени.
Как-то прошлой зимой Флора провела его по дому и рассказала о Восперах. Она-то сама была не из них; он считал, что ее предки были получше каких-то там никчемных генералов, но тем не менее она рассказывала ему о Восперах. И он спросил, какой от этого толк, от всей этой трепотни о шпагах, щитах и знаменах, кто против кого воевал и когда? И она ответила: «Ах, глупыш, глупыш, если так говорить, то ни от чего на свете нет толка ни в прошлом, ни в будущем. Мы словно мякина, которую уносит ветер. Но разве не хранил бы ты пояс Лонсдейла[21], если бы его удостоился твой отец или дед?»
Он прошел в библиотеку: тут кто-то уже покопался в книгах. Не то чтобы они были в беспорядке, просто их поубавилось. Опять Мариам рылась, прикидывала, какие можно незаметно продать. По большей части это были заплесневелое старье о всяких там сражениях и собрания сочинений классиков, но разве знаешь, на чем теперь можно заработать?
Он обходил полки, когда ему вдруг почудились шаги в вестибюле. Тут, пожалуй, действительно волосы встанут дыбом. Он бросился к двери.
Быстро темнело, и в углах, где пять минут назад было еще светло, густели тени. У подножия лестницы в сумерках поблескивали две фигуры в рыцарских доспехах, ну прямо как живые. Может, теперь когда дом опустел, все проклятые Восперы заявились обратно? Щелкая челюстями, щеголяя орденами и гремя костями.
Ему вдруг почудилось, что за лестницей мелькнула фигура и скрылась в коридоре, ведущем в западное крыло. То была игра света, но фигура походила на Флору. Невысокого роста, темные густые волосы, энергичная, почти мужская походка.
— Флора! — сказал он. Остановился, пригладил рукой шевелюру и хмыкнул. Ну и тупица. Какая еще Флора. Флору превратили в самый высококачественный пепел. Аристократические угольки. И этой смесью голубых кровей наполнили урну. Нет, она навсегда вышла из игры.
Годфри подошел к лестнице.
— Флора! — негромко позвал он.
Во тьме ничего не разглядишь, и он щелкнул выключателем. Свет, конечно, был отключен.
Он поднялся по лестнице.
— Флора! — Зов его эхом раскатился по коридору.
Ветхое знамя. Гравюра какого-то сражения с палящими пушками и вставшими на дыбы лошадьми. Стол, а на нем модель шермановского танка. Китайская ширма. Дырка в ковре.
Тут находились парадные спальни, обставленные тяжеловесной мебелью времен Яковов и королевы Виктории. Мебель была, как обычно, в чехлах, а пол и подоконники покрыты пылью. Спальни выходили на север.
— Флора! — закричал он. — Флора!
Он проходил одну за другой мрачные комнаты, отворял двери и захлопывал их, и темнота обволакивала его, ползла за ним.
— Флора! — закричал он что есть мочи, полушутливо, полусерьезно. — Флора!
