Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)
Джон Уидоусон посмотрел на мистера Скруби.
— Кто это? — вопросил Джон с видом автора, который во время репетиции своей пьесы обнаружил в ней неизвестного персонажа. — Я ее первый раз вижу.
— Тс-с, — опасливо отозвался мистер Скруби, поскольку коронер бросил на них быстрый взгляд.
Свидетельница заняла трибуну.
Дородная женщина с одышкой, болезненным бледным лицом, поджатыми губами и в золотом пенсне, от которого к уху шла небольшая цепочка, была одета в дешевую, слишком тесную черную шубу; застегнуть ее не представлялось возможным, но этот недостаток восполняла блуза с пышными оборками.
Непривычная значимость положения свидетельницы — неважно, реальная или надуманная — поначалу так поглотила незнакомку, что она не услышала, как коронер спросил ее имя. Потом дама сообщила суду, что зовут ее миссис Розмари Этель Траппер, что живет она в полуподвальной квартире дома номер двадцать пять по Хорсколлар-Ярд и работает вместе с мужем младшим комендантом двух офисных многоэтажек — номеров двадцать пять и двадцать семь. После чего миссис Траппер присягнула говорить правду.
На Джину вновь накатило ощущение, будто над ней надругались. Да, конечно, полиция не обязана оповещать о своих делах всех и каждого, но если эти дела настолько глубоко касаются самой Джины, то держать ее в неведении — неоправданная жестокость.
По просьбе коронера миссис Траппер вспомнила вечер двадцать восьмого января, описанный в ее показаниях.
— Я была в кинотеатре с одной леди, приятельницей, — поведала она, словно о важном светском событии. — Распрощалась с ней в конце улицы — я бы сказала, примерно без пяти семь, — а дома сразу сделала себе в кухне чаю. Пошла в спальню сменить обувь — эта привычка у меня с детских лет — и вдруг говорю себе: «Ба! Ту машину завели!»
Дама торжествующе умолкла, коронер кашлянул.
— Вы нам не объясните, миссис Траппер, что это значит?
Миссис Траппер была выбита из колеи.
— Я про машину в гараже двадцать третьего номера, — резко ответила она, на миг утратив изысканность манер. — Днем, конечно, ничего не различишь из-за гула транспорта, но после шести в тупике так тихо, что булавка упадет — услышишь. А уж мотор машины тем более. Ведь стены такие тонкие, я часто говорю — просто безобразие.
— В тупике? — переспросил коронер.
К бледному лицу миссис Траппер прилила краска.
— Хорошо, в Хорсколлар-Ярд, — с вызовом произнесла она. — На самом деле это — тупик.
— Понятно. — Коронер склонил голову над бумагами. — В котором часу, миссис Траппер, вам послышалось, что заработала машина?
— Она заработала в десять минут восьмого. От приятельницы я ушла без пяти семь. Пять минут пройти по улице, пять минут сделать чай и пять минут дойти до спальни.
— Пять минут дойти до спальни? — в некотором изумлении уточнил коронер.
Миссис Траппер вновь была сбита с толку.
— Хорошо, пусть будет пять минут восьмого. Именно тогда заработала машина, — предложила компромисс свидетельница.
— Вы уверены, что услышали мотор вскоре после своего возвращения? — строго спросил коронер.
— Да. Услышала яснее ясного, когда пришла в спальню после того, как выпила чаю.
— Понятно. Долго ли вы пробыли дома?
— Примерно до семи тридцати, — последовал незамедлительный ответ. — И все это время мотор работал. Когда я выходила, тоже работал. Помню, я еще сказала себе: «Мало того, что мы вечно слушаем, как эту машину включают-выключают, так теперь она рычит постоянно». Я хотела поставить в известность коменданта двадцать третьего дома.
— Вы упомянули время семь тридцать, миссис Траппер, — мягко сказал коронер. — А нельзя ли поточнее?
— Ну, я думаю, что было семь тридцать. Я покинула дом и пошла по своим делам. Туда я добралась без десяти восемь — увидела время на настенных часах.
— Куда — «туда»?
Миссис Траппер снова вспыхнула.
— В магазин на Ред-Лайон-стрит — тот, где продают жареную рыбу, если знаете. Из-за тумана я не смогла сделать обычные закупки, а мужа на ужин надо было кормить чем-нибудь горячим. Вот я и решила — почему бы не попробовать что-то из их меню, подороже. Магазин на Ред-Лайон и правда очень славный.
— Да-да, конечно, — сказал коронер, несколько озадаченный горячностью признания. — Значит, прямо из дома вы отправились в магазин жареной рыбы и пришли туда без десяти восемь?
— Именно так.
Миссис Траппер явно разрывали внутренние противоречия: с одной стороны, она мечтала о благодарности за то, что предоставляет интересные факты; с другой стороны, была возмущена — ведь на свет могут выплыть еще какие-нибудь невзрачные стороны ее личной жизни.
— Когда я вернулась домой, машина еще работала, — ликующе продолжила дама. — Я услышала, как ее выключили без десяти девять или около того.
Коронер перегнулся через стол.
— Эти временны́е вехи очень важны, миссис Траппер. Не могли бы вы вспомнить какие-нибудь конкретные факты, по которым можно установить время? Скажем, вы уверены, что мотор заглушили не в половине девятого или, например, в четверть десятого?
Миссис Траппер захлопала узкими черными глазками за стеклами золотого пенсне.
— Я ведь говорила, в магазине были часы. Говорила? Некоторое время я там беседовала, потом неожиданно посмотрела на часы и увидела, что уже без четверти девять. «О боже! — воскликнула я. — Муж приходит на ужин в девять (по четвергам он посещает клуб), мне пора». Помню, как это сказала. Я поспешила домой и, насколько могу судить, оказалась там без десяти девять.
Коронер сверил услышанное с записями.
— Выходит, от дома до магазина вы шли двадцать минут, миссис Траппер, а обратно — пять…
— Ничего другого сказать не могу. — Она упрямо поджала губы. — Домой я очень спешила и попала туда, насколько понимаю, без десяти девять: стоило мне только накрыть стол, как прибыл муж, а он всегда пунктуален. Я вошла в квартиру, послушала — машина работает. Не успела я толком рассердиться, как она умолкла.
Миссис Траппер покинула трибуну. По залу прошелестел вздох, присяжные зашептались.
Джина съежилась. Она не смела думать о том, что будет дальше. Сердце подсказывало — раздумьями тут не поможешь. Слушание медленно и неумолимо двигалось к развязке. К развязке простой, безжалостной и неизбежной.
Джина еще дрожала, когда услышала собственное имя. И тут, по пути к свидетельскому месту, ее наконец настигло долгожданное ощущение нереальности. Между ней и окружающим кошмаром словно выросла стена безразличия. Лица стали нечеткими и размытыми, голоса зазвучали издалека.
