Морис Леблан - Полая игла
— Нет.
— Может быть, вы обнаружили следы еще одного сообщника, который скрылся раньше, чем прибежали девушки?
— Нет.
— Ну, тогда я ничего не понимаю. Кто, по-вашему, убийца Жана Даваля?
— Жан Даваль был убит…
Ботреле вдруг осекся и, подумав с минуту, оговорился:
— Но сначала я хочу показать вам, каким путем я пришел к этому заключению, раскрыть истинные причины убийства… Иначе вы решите, что это чудовищное обвинение… однако все не так… не так. Есть одна странность, на которую не обратили внимания, хотя для понимания того, что произошло, она имеет первостепенное значение. В тот момент, когда его ударили, Жан Даваль был полностью одет, в уличных башмаках, в общем, так одеваются днем. А преступление совершилось в четыре часа ночи.
— Я отметил эту особенность, — возразил следователь. — Но господин де Жевр объяснил, что обычно Даваль работал до поздней ночи.
— По свидетельству слуг выходит наоборот: он довольно рано всегда ложился спать. Но хорошо, предположим, что он еще не ложился, зачем тогда бы ему разбирать постель, чтобы подумали, что он спал? Если же он спал, то почему, услышав шум, сразу полностью оделся вместо того, чтобы попросту что-нибудь на себя набросить? В первый же день я попал в его комнату и, пока вы обедали, осмотрел ее: у кровати стояли тапочки. Что заставило его вместо того, чтобы сунуть в них ноги, обуваться в тяжелые, подбитые железом башмаки?
— Не понимаю, какое отношение все это…
— Бросаются в глаза некоторые странности в его поведении. Все это показалось мне тем более подозрительным, когда я узнал, что художника Шарпенэ, того самого, что сделал копии с картин Рубенса, представил графу сам Жан Даваль.
— Ну и что из этого?
— А то, что сам собой напрашивается вывод: Жан Даваль и Шарпенэ — сообщники. И я окончательно убедился в этом в ходе нашей с вами беседы.
— Что-то уж очень скоро.
— Да, мне нужно было вещественное доказательство. Еще раньше я нашел в комнате Даваля, на одном из листков его записной книжки, такой адрес, кстати, он и сейчас там — отпечатался на промокательной бумаге бювара: «А.Л.Н. Контора 45. Париж». На следующий день удалось установить, что мнимый шофер отправил из Сен-Никола телеграмму по тому же адресу: «А.Л.Н. Контора 45. Париж». У меня оказалось доказательство того, что Жан Даваль был связан с бандой, организовавшей похищение картин.
На этот раз господину Фийелю возразить было нечего.
— Согласен. Соучастие установлено. Что же из этого следует?
— Во-первых, то, что вовсе не беглец убил Жана Даваля, потому что Жан Даваль был сообщником.
— А кто же тогда?
— Господин следователь, вспомните первые слова господина де Жевра, когда он пришел в себя. Они, кстати, занесены в протокол как фигурирующие в показаниях мадемуазель де Жевр: «Я не ранен. А Даваль? Он жив? Где нож?» И сравните все это с показаниями самого господина де Жевра, тоже занесенными в протокол, в той части, где он рассказывал о нападении: «Человек бросился на меня и свалил с ног ударом кулака в висок». Как мог господин де Жевр, лежавший в тот момент без сознания, знать, что Даваля ударили ножом?
Ботреле не стал дожидаться возражений. Казалось, он хотел поскорее закончить и выразить свою мысль, так что без промедления продолжал:
— Значит, именно Жан Даваль провел в гостиную троих грабителей. Когда он остался там с одним из них, судя по всему, главарем, из будуара послышался шум. Даваль, распахнув дверь, оказался лицом к лицу с господином де Жевром и кинулся на него с ножом. Но господину де Жевру удалось вырвать нож и самому ударить им Даваля, после чего он сам упал, сраженный кулаком незнакомца, которого несколько минут спустя девушки увидели в гостиной.
Господин Фийель с инспектором переглянулись. Ганимар в растерянности покачал головой. Следователь обратился к господину де Жевру:
— Господин граф, могу ли я признать версию достоверной?
Тот не отвечал.
— Помилуйте, господин граф, ваше молчание лишь утверждает нас в предположении…
Господин де Жевр отчеканил:
— Все сказанное полностью совпадает с истинным положением вещей.
Следователь так и подскочил:
— В таком случае не могу понять, что заставило вас вводить в заблуждение правосудие? Какой смысл скрывать то, что вы были вправе сделать, находясь в состоянии необходимой законной самообороны?
— В течение целых двадцати лет, — ответил граф, — я работал бок о бок с Давалем. Я доверял ему. Он оказывал мне неоценимые услуги. Если он и предал, не знаю, из каких побуждений, мне не хотелось бы, по крайней мере в память о прошлом, предавать его деяние огласке.
— Согласен, вам не хотелось, но вы должны были…
— Я так не считаю, господин следователь. Пока невиновного человека не обвинили в этом преступлении, мой долг — не бросать обвинения тому, кто стал одновременно и преступником, и жертвой. Ведь он мертв. Я убежден, что смерть — достаточное ему наказание.
— Однако теперь, господин граф, теперь, когда нам известна правда, вы можете свободно говорить.
— Да. Вот два черновика его писем сообщникам. Я забрал их у него из бумажника сразу после того, как он скончался.
— Какова причина его предательства?
— Поезжайте в Дьеп, на улицу де ля Бар, 18. Там проживает некая госпожа Вердье. Ради этой женщины, чтобы утолить ее ненасытную алчность, Даваль пошел на кражу.
Таким образом, все прояснялось. Туман начал рассеиваться, и мало-помалу дело стало принимать все более четкие очертания.
— Продолжим, — предложил господин Фийель после ухода графа.
— Да ведь, — весело возразил Ботреле, — я почти уже все сказал.
— А как же с беглецом? С раненым?
— Об этом, господин следователь, вам известно столько же, сколько и мне. Вы видели его следы на траве возле монастыря, вы знаете…
— Да, знаю. Но потом ведь они увезли его, мне нужен теперь этот трактир…
Изидор Ботреле от души расхохотался.
— Трактир? Нет никакого трактира! Это был ход, чтобы сбить правосудие с толку, гениальный, надо признать, трюк, поскольку он полностью удался.
— Но ведь доктор Делятр утверждает…
— Ну конечно! — согласно закивал Ботреле. — Именно потому, что доктор так настаивает, я не стал бы ему верить. Смотрите, что получается! Доктор Делятр не говорит о своем похищении ничего конкретного. Он не пожелал сказать ничего такого, что могло бы как-нибудь побеспокоить его пациента. И вдруг называет какой-то трактир! Не сомневайтесь, уж раз он заговорил о трактире, значит, его так научили. Будьте уверены, вся история, которую он нам преподнес, была ему кем-то продиктована. Его заставили так говорить под страхом жуткой мести. Ведь у доктора жена и дочь. И он слишком их любит, чтобы ослушаться людей, в необыкновенной силе которых пришлось ему убедиться. Вот он и направил все ваши усилия во вполне определенное русло.
