Морис Леблан - Полая игла
На следующее утро Ганимар отправился на улицу Марбёф, 36. Расспросив обо всем консьержку, он потребовал затем, чтобы открыли квартиру на первом этаже справа, где, кроме золы в камине, ничего не обнаружил. За четыре дня до его посещения четверо друзей побывали здесь и сожгли все компрометирующие бумаги. Однако, уже выходя, Ганимар столкнулся с почтальоном, который принес письмо для господина Водрея. В тот же день извещенная об этом прокуратура затребовала письмо. На конверте была наклеена американская марка, а содержание самого письма на английском языке оказалось следующим:
«Месье.
Подтверждаю Вам ответ, данный Вашему агенту. Как только все четыре картины господина де Жевра будут в Вашем распоряжении, высылайте их по условленному маршруту. Вместе с ними отправьте и остальное, хотя я сильно сомневаюсь, что Вам удастся получить что-либо еще.
Поскольку непредвиденные обстоятельства вынуждают меня уехать, к моменту получения Вами этого письма я уже буду в Париже, в гостинице «Гранд-Отель».
Харлингтон».
В тот же вечер Ганимар, получив ордер на арест, препроводил в следственную тюрьму американского подданного господина Харлингтона, обвиняемого в сокрытии краденого и соучастии в краже.
Таким образом, в течение двадцати четырех часов благодаря совершенно неожиданным разоблачениям семнадцатилетнего юноши удалось распутать все узлы запутанного дела. За двадцать четыре часа все, что казалось необъяснимым, сделалось простым и очевидным. За двадцать четыре часа рухнули надежды сообщников на спасение своего главаря, поимка раненого, умирающего Арсена Люпена становилась неизбежной, банда его разваливалась, ее местонахождение в Париже оказывалось общеизвестным, адрес Люпена, маска, под которой он сам скрывался, стали достоянием газет и впервые, еще до того, как грабителю удалось полностью выполнить задуманное, была предана огласке одна из самых ловких и скрупулезно подготовленных операций.
Оправившись от потрясения, публика буквально ревела от восхищения и любопытства. И вот руанский корреспондент опубликовал превосходную статью, где описал первый допрос юного ритора, его очаровательную наивность и спокойную уверенность в себе. Рассказ дополнили Ганимар и господин Фийель, которые, поступившись своим профессиональным самолюбием, скрепя сердце все же поведали о роли Ботреле в недавних событиях. Он один сделал все. Лишь ему одному принадлежали лавры победителя.
Буря оваций. Вмиг Изидор Ботреле сделался героем дня, и восторженная толпа требовала все новых и новых рассказов о своем юном любимце. Появились репортеры. Они пошли на приступ лицея Янсон-де-Сайи, подкарауливали после уроков учеников и записывали все, что так или иначе касалось юноши, именуемого Ботреле; так все узнали о репутации среди товарищей того, кого они называли конкурентом Херлока Шолмса. Лишь силой разума и благодаря логическим построениям он множество раз, едва прочитав газетные отчеты о происшествиях, предрекал исход сложных дел, распутать которые правосудию удавалось только по прошествии довольно продолжительного времени. В лицее стало любимым развлечением задавать Ботреле каверзные вопросы, ставить перед ним неразрешимые для многих загадки, а потом с восторгом следить за тем, как методом точного анализа, с помощью нескольких гениальных дедукций ориентировался он в самых запутанных и темных делах. За целых десять дней до ареста бакалейщика Жориса он предсказал, какие открытия можно совершить при помощи обычного зонтика. А анализируя драму в Сен-Клу, он утверждал с самого начала, что убийцей мог быть лишь консьерж.
Однако самым интересным был его труд, что передавали из рук в руки лицеисты, труд, отпечатанный на машинке в десяти экземплярах, подписанный Изидором Ботреле и называвшийся «Арсен Люпен и его метод: что в нем классического и что оригинального», где сочетались английский юмор с французской иронией.
Трактат представлял собой глубокое исследование каждого из люпеновских приключений, где вырисовывались с необыкновенной четкостью методы знаменитого вора, он показал сам механизм его действий, лишь ему присущую тактику, статьи Люпена в газетах, его угрозы, объявления о предстоящих ограблениях — словом, весь арсенал трюков, используемых им для «подогрева» избранной жертвы с тем, чтобы довести ее до такого состояния, когда она сама едва ли не рада, что против нее наконец совершилось преступление, которое успешно завершается чуть ли не с согласия того, против кого оно направлено.
Выводы его были так точны, анализ настолько глубоким, и вместе с тем это было живое повествование, полное неожиданной и жестокой иронии, что даже самые упорные насмешники перешли на сторону Ботреле. Арсен Люпен немедленно потерял симпатии толпы, каковые обернулись к Изидору, так что в борьбе, которая завязалась между ними, победа заранее была присуждена молодому ритору.
Однако к возможности такой победы довольно ревниво относились господин Фийель и парижская прокуратура. С одной стороны, надо признать, пока еще не удавалось ни установить личность так называемого Харлингтона, ни доказать принадлежность его к банде Люпена. Даже если он и был одним из его дружков, американец продолжал упорно хранить молчание. Более того, исследование его почерка породило сомнения в том, что он являлся автором перехваченного письма.
Кроме того, что господин Харлингтон с дорожной сумкой и набитым банкнотами бумажником остановился в «Гранд-Отеле», ничего определенного установить не удалось.
С другой стороны, в Дьепе господин Фийель никак не мог продвинуться дальше завоеванных Ботреле рубежей. Невозможно было сделать ни шага вперед. Полная неясность относительно незнакомца, которого мадемуазель де Сен-Веран приняла за Ботреле накануне кражи. Тайна окутывала и местонахождение четырех картин Рубенса. Что с ними стало? В какую сторону повез их ночью автомобиль?
В Люнерэ, Йервиле и Ивсто видели машину, затем она появлялась в Кодебек-ан-Ко, где на заре паром переправил ее через Сену. Однако, копнув поглубже, убедились, что в том автомобиле невозможно было перевозить четыре картины — их бы увидели рабочие на пароме. Может быть, машина и была та самая, однако тогда возникал вопрос: что сделалось с полотнами Рубенса?
На все эти вопросы господин Фийель никак не мог найти ответ. Ежедневно его подчиненные рыскали по всему периметру монастыря. Почти каждый раз он лично руководил поисками. Но между поисками и обнаружением укрытия, где агонизировал Люпен, если, конечно, Ботреле был прав, лежала пропасть, которую достопочтенный блюститель закона не был в состоянии перешагнуть.
