Филлис Джеймс - Череп под кожей
– Если вы этого хотите, так и голосуйте.
– А потом вы решите провести второй тур, чтобы решить, расскажем ли мы полиции о первом? – спросил Айво, но шарик взял.
Корделия, Саймон и сэр Джордж последовали его примеру. Корделия закрыла глаза. На секунду воцарилась тишина, а потом она услышала, как в чашку со звяканьем опустился первый шарик. Почти сразу туда же упал и второй, затем третий. Корделия вытянула руки. Кто-то на секунду прикоснулся к ней ледяными пальцами. Она нащупала чашки и накрыла рукой каждую, чтобы исключить вероятность ошибки. Потом бросила шарик в правую чашку и через секунду услышала, как на дно чашки приземлился последний шарик. Звук показался ей неожиданно громким, словно шарик бросили с большой высоты. Она открыла глаза. Все остальные моргали, будто провели в темноте целые часы, а не несколько секунд, а потом одновременно заглянули в чашки. В правой лежало три шарика.
Эмброуз сказал:
– Что ж, это все упрощает. Мы расскажем правду и, разумеется, умолчим лишь об этом маленьком развлечении. Мы вместе пришли в кабинет, и вы все сидели тут в подавленном состоянии, пока я звонил в полицию. Мы провели тут всего несколько минут, так что не надо будет придумывать, чем мы занимались.
Он собрал шарики, тщательно оглядев каждый, передал чашки Корделии и взял телефонную трубку. Пока она несла чашки на кухню, в ее голове вертелось две мысли: почему сэр Джордж дождался голосования, чтобы объявить, что он предпочитает сказать правду, и кто эти двое, бросившие шарики в левую чашку? На мгновение она допустила, что кто-то мог переложить чужой шарик, но решила, что это потребовало бы ловкости рук даже при открытых глазах. У нее был исключительно острый слух, но она различила только четыре четких удара помимо звука падения собственного шарика.
Эмброуз явно предпочитал тактику совместных действий. Он дождался возвращения Корделии и только после этого позвонил в полицейский участок Спимута.
– Это Эмброуз Горриндж с острова Корси, – сказал он в трубку. – Вы не могли бы сообщить главному инспектору Грогану, что мой дворецкий Мунтер мертв? Его обнаружили в пруду – судя по всему, утонул.
Корделия подумала, что его заявление отличается лаконичностью и одновременно неопределенностью. Эмброуз попытался сохранить объективность, говоря о причинах смерти Мунтера. Всю остальную часть беседы он лишь коротко отвечал на вопросы. Наконец он положил трубку и сказал:
– Это был дежурный сержант. Он сообщит Грогану. Велел, чтобы мы не трогали тело. Чем меньше вмешательства до приезда полиции, тем лучше.
Наступила тишина, в которой, как показалось Корделии, все они одновременно почувствовали холод и вспомнили, что еще не было даже половины седьмого. Однако, решив сейчас вернуться в постель, они проявили бы крайнюю степень бездушия. И уж тем более едва ли следовало ожидать, что они смогут уснуть. Все равно еще было слишком рано, чтобы одеваться и встречать новый день.
Эмброуз произнес:
– Кто-нибудь хочет чаю или кофе? Не знаю, что будет с завтраком. Возможно, вы останетесь голодными, если я ничего не приготовлю, но заверяю вас: в этом вопросе я исключительно компетентен. Кто-нибудь хочет есть?
Никто не признался. Роума задрожала и еще плотнее закуталась в стеганый нейлоновый халат.
– Чай был бы кстати, – заметила она, – причем чем крепче, тем лучше. А потом лично я собираюсь снова лечь спать.
Раздались одобрительные возгласы. Потом заговорил Саймон:
– Я забыл кое-что сказать. Там есть какая-то коробка. Я нащупал ее, когда отпустил тело. Достать?
– Шкатулка с драгоценностями! – Роума словно ожила, и ее желание вернуться в постель, судя по всему, улетучилось.
– Значит, она была у него!
Саймон взволнованно произнес:
– Думаю, это не шкатулка. Она была больше и более гладкая. Наверное, он уронил ее, когда падал.
Эмброуз заколебался.
– Полагаю, следует подождать прибытия полиции. С другой стороны, мне будет любопытно взглянуть, что это, если Саймон не против нырнуть еще раз.
Дрожащий от холода юноша не то что не возражал, а горел желанием вернуться к пруду. Корделия недоумевала, не забыл ли он о теле, лежащем на берегу. Она никогда не видела его таким оживленным, с лихорадочным блеском в глазах. Вероятно, так он реагировал на то, что стал центром всеобщего внимания.
Айво сказал:
– Думаю, я смогу сдержать любопытство. Я собираюсь обратно в кровать. Если чай заварят позже, я буду благодарен тому, кто занесет мне чашечку. – Он ушел, ни на кого не посмотрев.
Роуму же явно больше не мучили ни головная боль, ни усталость. Они вернулись к пруду. Бледнеющая луна словно была соткана из прозрачной материи, небо пронизывали первые лучи солнца. Над водой висел неплотный туман и чувствовалась осенняя сырость. Без холодного очарования луны и ощущения ирреальности, которое создает лунный свет, лежащее на берегу пруда тело тут же приобрело человеческий вид и теперь выглядело как-то нелепо. Кожа на левой щеке, прижатой к камням, натянулась, и глаз приоткрылся, так что возникало впечатление, будто он косится на них с иронией, словно намекая, что ему все известно. Из открытого рта вытекла струйка слюны, перемешанной с кровью, и засохла на покрытом щетиной подбородке. Влажная одежда как будто бы села и стала ему маловата, а вода тонким ручейком все еще сбегала с его брюк и медленно стекала в пруд. В изменчивом свете первых солнечных лучей Корделии казалось, что это утекает его жизненная сила – незаметно и без всяких препятствий. Она спросила:
– Разве мы не можем его хотя бы чем-то накрыть?
– Разумеется. – Тут же проявил заботливость Эмброуз. – Вы не могли бы принести что-нибудь из дома, Корделия? Скатерть, простыню, полотенце или даже пиджак подойдет. Уверен, вы что-нибудь найдете.
Роума повернулась к нему и резко произнесла:
– С какой стати отправлять Корделию? Почему на нее ложатся все поручения в этом доме? Ей никто не платит за то, чтобы она исполняла ваши приказы. Корделия не ваша прислуга. А вот Мунтер таковым являлся.
Эмброуз взглянул на нее как на неразумного ребенка, которому впервые в жизни удалось сказать что-то стоящее.
– Вы совершенно правы. Я схожу сам, – спокойно произнес он.
Но Роума, разъярившись, не собиралась успокаиваться.
– Мунтер был вашим слугой, а вы даже не можете заставить себя сказать, что вам жаль. Вам ведь все равно, правда? Вам нет никакого дела ни до него, ни до Клариссы. Ничто вас не трогает, пока вы чувствуете себя хорошо и не скучаете. Вы не произнесли ни слова сожаления с тех пор, как мы нашли его тело. Да кто вы такой, скажите на милость? Ваш дед сколотил состояние на таблетках для печени и лекарстве от колик. Так что мифическая принадлежность к касте избранных не может служить обоснованием такого нечеловеческого поведения.
