Пьер Сувестр - Ночной извозчик
В это же время на одну из ступенек поднялся судебный исполнитель и громко провозгласил:
— Суд идет, господа!
Все поднялись. Потом председатель суда снял головной убор, и заседание суда началось.
Сперва раздавался только смутный, неразборчивый шум; судебный исполнитель расхаживая взад-вперед среди публики, являясь как бы связующим звеном между залом и членами Суда; затем он подвел нескольких человек к судейскому столу и председатель очень торопливо, с равнодушным видом произнес решение суда, которое он, в заботах об истине и правосудии, откладывал целую неделю. Затем перешли к перечислению предстоящих дел. Наконец, назвали имена обвиняемых, присутствующих в зале суда. И тотчас же судья без приличествующих случаю вступительных слов, обратив вопрошающий взгляд на сгорбленного старика с длинной белой бородой, спросил, что привело его на эту позорную скамью. Это печальное и постыдное дело было рассмотрено чрезвычайно быстро: речь шла о посягательстве на невинность, совершенном этим человеком, который до сих пор вел приличную, безупречную жизнь. Старик лил обильные слезы и чуть было не лишился чувств, когда его приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы без права обжалования.
Стража увела его почти что в обморочном состоянии.
Зал развеселился, когда начался допрос негра, обвиняемого в том, что не хотел платить за комнату в меблирашках под тем предлогом, что однажды ночью, когда он вернулся очень поздно, хозяин его не впустил, утверждая, будто он так пьян, что не сумеет подняться по лестнице. Поскольку негр задал хозяину трепку, он получил две недели тюремного заключения, чем, видимо, остался вполне доволен.
Затем председатель вступил в долгий и нудный спор с болтливой толстухой, торговкой вразнос, которую обвиняли в том, что она отказалась уйти с облюбованного места, как ей велели полицейские, да еще, как водится, обозвала их суками и шлюхами.
После этого наступила очередь Раймонды. Председатель подал знак, и девушка, выпрямившись, поднялась с позорной скамьи, бледная, как смерть. Судебный исполнитель пробежал глазами свои бумаги, заволновался и объявил пронзительным голосом:
— Дело о краже на улице Лоран-Пиша… Соблюдать тишину, господа! Свидетели явились? Господа Руллош, Жермен Дюваль, девица Огюста, госпожа де Бремонваль, бригадир Массон!..
В зале возникла суматоха, свидетели по очереди подходили к судебному исполнителю, и он, отметив их отсылал прочь. Г-жа де Бремонваль не явилась. Председатель суда с иронической усмешкой передал своим помощникам надушенную записочку, в которой эта знатная дама, под предлогом внезапной болезни, сообщала о невозможности присутствовать на заседании суда.
Меж тем Фандор, смешавшись с толпой, дал волю своему удивлению. Он подтолкнул локтем Жюва, стоящего с ним рядом.
— Жюв, — сказал он, — вы узнали, кто они такие?
Жюв кивнул.
— Конечно, — ответил он шепотом, — этот Руллош никто иной, как таинственный Фонарь, имени которого мы до сих пор не знали… Дюваль и Огюста, по-видимому, слуги этой госпожи де Бремонваль. Что касается бригадира Массона — нам ли его не знать!
— Жюв, — сказал опять Фандор, указывая на противоположный конец зала, где стоял какой-то человек, явившийся, видимо, поглазеть на процесс. — Жюв, никак это Глазок? Закадычный приятель Фонаря?
Это и впрямь был Глазок, который, забившись в угол, присутствовал на судебном заседании, в котором его лучший друг неожиданно принимал участие, против обыкновения, в качестве не обвиняемого, а свидетеля.
Однако Жюв и Фандор не стали терять попусту времени на закадычного друга таинственного Фонаря; их чрезвычайно беспокоил вопрос, чем кончится дело, героиней и, вероятно, жертвой которого оказалась Раймонда.
Сыщик и журналист по чистой случайности узнали в это самое утро об аресте девушки и странном обвинении, предъявленном ей.
На какой-то миг Жюв, давно проникшийся глубочайшим скептицизмом за долгие годы общения с разными людьми, подумал было, что вполне возможно, Раймонда действительно виновна! Но Фандор, как человек очень непосредственный и далеко не такой пессимист, как инспектор Сюртэ, так горячо вступился за девушку и привел столько доказательств ее невиновности, что Жюв мало-помалу дал себя убедить.
— Это все штуки Фантомаса! — говорил Фандор. — Слава богу, мы здесь, чтобы не дать им ходу!
Фандор со свойственной ему пылкостью готов был еще до начала слушания дела пойти к председателю суда, рассказать ему, кто такая Раймонда, и вступиться за нее, даже не зная толком, в чем состоит обвинение, но уверенный, что оно ложное.
Жюв, более рассудительный, чем его друг, был против этого преждевременного вмешательства.
— Вполне, — заявил он, — и даже, думается мне, можно наверняка сказать, что это обвинение, обрушившееся на хорошенькую головку Раймонды, состряпано ее страшным отцом! Но было бы неосторожностью показать, что мы собираемся защищать эту несчастную девушку, пока не знаем толком, что ей угрожает! Подождем, пусть события развернутся, будем ко всему готовы, но вмешиваться пока что не станем, чтобы не было хуже.
Фандор согласился с этим мудрым решением. Однако за последний час он дошел до точки кипения, в особенности после того, как Раймонда в нескольких коротких, но — увы! — решительных словах выразила ему свое презрение.
Начинался новый допрос. Ответом было молчание. Раймонда не решалась заговорить. Ведь от ее ответа будет зависеть весь дальнейший ход этого трагического события!
Девушка глубоко вздохнула, чтобы голос ее не дрожал, и, скрывая волнение под мнимым спокойствием, небрежно ответила:
— Меня зовут… девчонка-Букетик!
Председатель покачал головой.
— Девчонка-Букетик? — повторил он, напуская на себя важность в угоду публике и почесывая пером бакенбарды. — Это не фамилия! Скажите хотя бы ваше имя!
Раймонда промолчала.
— Ну, отвечайте же, — сказал председатель уже более сурово.
Раймонда упрямо повторила:
— Девчонка-Букетик, нет у меня другого имени!
Председатель не стал настаивать.
— Сколько вам лет?
— Не знаю.
— Где вы живете?
— Нигде!
Судья, несколько удивленный этими уклончивыми и в то же время четкими ответами, почти что ласково взглянул на девушку: ее красота, бесспорно, вызывала его жалость, чуть ли не симпатию. Он слегка пожал плечами, по привычке смиряясь с обстоятельствами, и снова заговорил, помня о слушателях в зале:
— В наших досье вы не значитесь… Вы еще ни разу не были судимы, по крайней мере, здесь, в Париже… Напрасно вы скрываете, кто вы такая. От вашей искренности зависит доброе отношение суда к вам…
