Жорж Сименон - Тётя Жанна
– Извините меня за недавнюю бестактность. Я не знал, кто вы такая. Позвольте выразить вам мои соболезнования. Доктор Бернар сказал мне, что, наверное, не стоит беспокоить мадам Мартино сегодня утром, и я его понимаю. Не соблаговолите ли вы передать ей выражение моих чувств и сказать, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы свести формальности к минимуму?
– Тело так и останется пока наверху?
– Это не является необходимым, поскольку все очевидно. Более чем вероятно, что вскрытия не потребуется. Значит, вы уже сейчас можете вызывать похоронное бюро, и я думаю, – тут он бросил взгляд на еще исходящую паром посуду, которую вытирала Жанна, – что это нужно сделать в первую очередь, принимая во внимание время года.
Доктор невозмутимо держался позади него с видом человека, спокойно взирающего на происходящее.
– Думаю, что я сегодня не нужен вашей невестке, – сказал он. – Если, однако, возникнет необходимость, я буду дома весь день и вы сможете меня вызвать.
Она ответила просто:
– Спасибо.
В половине двенадцатого явился представитель похоронного бюро с двумя помощниками. Для очистки совести Жанна постучалась в дверь невестки, но ответа не получила. Ей в голову не пришло снять передник. Руки ее пахли луком.
– Лучше всего, конечно, выставить тело в голубой комнате, – сказала она, бегло осмотрев комнаты второго этажа.
Шедшая за ней Алиса проворчала раздраженно:
– Это комната Мад.
– А следующая?
– В ней живет Анри.
– Одному из них придется поспать на третьем этаже. Нельзя же оставлять тело наверху.
– Разбирайтесь с ними сами. Что же касается меня, то я не останусь в доме этой ночью.
Жанна не ответила ей, служащие похоронного бюро спустили тело с чердака и заперлись с ним.
Через улицу, с другой стороны моста, натянули широкую ленту; группы людей стояли на тротуаре, и их можно было видеть через открытые окна с удивительной четкостью; терраса «Золотого кольца» была набита битком, вьющиеся волосы Рафаэля мелькнули на мгновение под солнцем. Там проходили соревнования велосипедистов, и вот-вот должны были показаться первые гонщики, о чем возвестили крики, доносящиеся с вершины холма.
– Куда ушла Мадлен? – спросила Жанна.
– Вы думаете, она сообщает мне об этом?
– А когда она ушла?
– Утром, незадолго до того, как проснулся малыш. Было, вероятно, часов шесть.
– Одна?
– Разумеется, нет. За ней приехали на машине. Я слышала автомобильный гудок. Потом она спустилась.
– И кто там был?
– Друзья.
– Какие друзья?
– Во всяком случае, какие-то парни. Можете спросить у нее, когда она вернется. Единственное, что я знаю, так это то, что она ушла в шортах: все ее платья в шкафу.
– Может ли она вернуться сегодня вечером?
– Скорее, завтра рано утром. Готова поспорить, что она поехала купаться в Руайан.
– А ее брат?
– Вы же слышали, что сказала его мать. Анри опять угнал машину. Я не знаю, как он отыскал ключ, отец всегда его прятал.
– Сколько ему лет?
– Анри? Девятнадцать.
– А Мадлен?
– Вы ее тетя и не знаете этого? Видать, и правда, что...
Она прикусила губу, сделав это специально – так, чтобы было заметно.
– Правда – что?
– Ничего. Меня это не касается. Если я правильно понимаю, вы приехали, чтобы жить в этом доме?
Она уставилась на синий передник на ее тетке и, не дожидаясь ответа, настолько очевидным он ей казался, добавила:
– Ну, а мне, если хотите знать, на прошлой неделе исполнилось двадцать лет, со своим мужем я жила ровно пять месяцев. Может быть, вы понимаете, что я хочу сказать?
– Я думаю, что ребенок проснулся.
– Черт возьми! Все время этот ребенок! Раз уж вы с ним управляетесь лучше меня, идите к нему вы.
– Я спущусь вниз и закончу готовить, а ты пока за ним присмотришь. Поняла?
Жанна никогда не была такой спокойной, и племянница даже рта не раскрыла, чтобы ей возразить, и осмелилась лишь состроить гримасу в спину уходящей Жанне; прежде чем направиться в комнату к проснувшемуся ребенку, она зажгла новую сигарету.
Когда Жанна открыла печь, в кухне словно раздалась музыка; шипенье соуса, которым она поливала жаркое, для дома играло почти ту же роль, что и ночное стрекотанье кузнечиков для деревни. На кастрюлях подпрыгивали крышки, из-под них вырывался пар.
– Ну вот! Начинает кричать, несносный ребенок! Как только тебя берет твоя мать, ты орешь. Если ты не замолчишь, я тебя отдам тете Жанне...
Жанна в ответ на это не улыбнулась, не нахмурила брови и только уголком передника вытерла покрытый капельками пота лоб.
Вошел представитель похоронного бюро с записной книжкой в руке:
– Не хочу вас беспокоить, я вполне понимаю ситуацию, но нужно поговорить о списке...
Жанна не поняла.
– Нужно будет разослать большое количество писем с извещением о смерти: ведь месье Мартино очень хорошо знали и уважали во всей округе. С клиентами я мог бы разобраться завтра, если мне поможет бухгалтер.
– Я сейчас же поговорю об этом с невесткой.
– Постарайтесь, чтобы она не очень с этим мешкала. Что же касается церковных вопросов...
– Брат строго соблюдал церковные обряды?
– Не думаю. Но он, безусловно, разделял христианские чувства.
Представителем похоронного бюро был совсем молодой человек, изо всех сил старавшийся казаться значительным.
– Я убежден, что мадам Мартино пожелает совершить отпущение грехов.
– Думаю, что это невозможно, поскольку церковь в случае самоубийства не соглашается на...
– Извините, но я в курсе дела. В принципе вы правы. Некоторые аспекты тем не менее стоит рассмотреть, и я знаю, что они будут рассмотрены благожелательно. Вполне вероятно – не так ли? – что человек, покушающийся на собственную жизнь, в тот момент, когда он делает это, не является здоровым душой и телом; к этому церковь относится с пониманием. Но даже и в противоположной ситуации, когда смерть наступает не сразу после предпринятого действия, достаточно всего лишь нескольких секунд – и человек получает возможность целиком и полностью раскаяться. Приношу извинения за такие подробности. Если позволите, я поговорю об этом с кюре, а потом сообщу его точку зрения.
– Благодарю вас.
Она упустила из виду, что этого молодого человека нужно проводить. Двое его помощников ждали у ворот. Привычка закрывать за уходящими калитку давно забылась, но Жанна, как и в прежние времена, задвинула засов.
Вернувшись в дом, она ощутила тяжесть в пояснице, какую-то общую ломоту в костях и ненадолго застыла посреди кухни, не зная, что предпринять. На полках, прямо под рукой, были расставлены различные пряности, бутылки с приправами. На одной из бутылок золотыми буквами было написано «Мадера», но Жанне удалось вовремя сдержать непроизвольное движение руки к этой бутылке, лишь она подумала о буфетной стойке на вокзале в Пуатье, о светлых волосах Рафаэля. Потом ей вспомнился тощий силуэт Дезире в обеденном зале при тусклом, словно в церковной ризнице, освещении; Жанне показалось, что она снова слышит монотонный голос Дезире, рассказывающей новости: "Я родила троих, но двое умерли... "
