Гастон Леру - Тайна желтой комнаты
— На чердаке нет других следов, кроме следов папаши Жака, — сказал судья, многозначительно покачав головой. Потом, видно решив развить свою мысль, добавил: — Папаша Жак находился в лаборатории с господином Станжерсоном… Его счастье…
— В таком случае какова же роль револьвера папаши Жака в этой драме? Ведь, насколько я понимаю, это оружие ранило вовсе не мадемуазель Станжерсон, а убийцу…
Не ответив на этот, видимо, затруднительный для него вопрос, г-н де Марке сообщил нам, что обнаружены обе пули: одна — в той самой стене Желтой комнаты, где остался отпечаток окровавленной руки, руки мужчины, другая — в потолке.
— О-о! В потолке! — тихонько повторил Рультабий. — В самом деле… в потолке! Любопытно, весьма любопытно… В потолке!..
Весь остаток пути он молча курил, выпуская бесконечные кольца дыма. Когда мы прибыли в Эпине-сюр-Орж, я вынужден был хлопнуть его по плечу, чтобы вывести из задумчивости и заставить спуститься с облаков на землю, а точнее… на перрон.
Там судебный следователь с секретарем поспешили распрощаться с нами, всячески давая понять, что мы им порядком надоели, затем торопливо сели в дожидавшийся их кабриолет и укатили.
— Сколько времени потребуется, чтобы добраться отсюда пешком до замка Гландье? — спросил Рультабий у железнодорожного служащего.
— Часа полтора, а если не торопясь, то и все два, — ответил тот.
Рультабий взглянул на небо и, верно, счел погоду благоприятной для себя, да и для меня, пожалуй, тоже, ибо, взяв меня под руку, сказал:
— Пошли!.. Мне необходимо пройтись.
— Ну как? — спросил я его. — Дело распутывается?
— О! — молвил он. — Какое там распутывается!.. Запуталось еще больше, чем прежде! Правда, у меня есть идея.
— Какая?
— О! Пока ничего не могу сказать… Моя идея — это вопрос жизни и смерти по крайней мере для двух людей.
— Вы полагаете, тут были сообщники?
— Нет, не думаю…
Некоторое время мы молчали, потом он снова заговорил:
— Какая удача, что мы встретились с судебным следователем и его секретарем… Ну что я вам говорил насчет револьвера?
Сунув руки в карманы, он шел опустив голову и тихонько насвистывал. Потом я услышал, как он прошептал:
— Бедная женщина!..
— Вы жалеете мадемуазель Станжерсон?
— Да, это необычайно благородная женщина и достойная всяческого сожаления!.. У нее сильный, очень сильный характер… Так мне кажется… Так мне кажется…
— Стало быть, вы знакомы с мадемуазель Станжерсон?
— Нет, вовсе не знаком… Я видел ее один только раз.
— Почему же вы говорите, что у нее сильный характер?
— Потому что она сумела противостоять убийце и храбро защищалась, а главное… Главное, из-за пули в потолке.
Я смотрел на Рультабия, мысленно задаваясь вопросом: уж не считает ли он меня за совершенного идиота? А может, он сам сошел с ума? Однако я прекрасно видел, что молодой человек был серьезен, как никогда, и вовсе не собирался смеяться, а мысль, светившаяся в его маленьких круглых глазах, полностью успокоила меня относительно состояния его рассудка. И потом, я уже успел немного привыкнуть к его несвязным речам… несвязным для меня, считавшего их бессмысленными и непонятными лишь до той минуты, пока он не открывал мне ход своих мыслей, произнеся всего несколько коротких и внятных фраз. Тогда все внезапно прояснялось: слова, сказанные им прежде и казавшиеся мне лишенными всякого смысла, обретали вдруг поразительную ясность и логику, так что я и сам уже не мог взять в толк, почему не понимал этого раньше.
Глава IV, НА ЛОНЕ ДИКОЙ ПРИРОДЫ
Замок Гландье является одним из самых старинных замков исторического края, который именуется Иль-де-Франс, где сохранилось еще столько прославленных памятников эпохи феодализма. Построенный в лесной глуши во времена Филиппа Красивого, он открывается взору в нескольких сотнях метров от дороги, ведущей из деревни, которая носит имя святой Женевьевы Лесов, в Монлери. Скопление разрозненных строений венчает главная башня замка — донжон. Если какой-нибудь посетитель, преодолев шаткие ступени этой древней башни, выходит на маленькую площадку, где в XVII веке Жорж-Филибер де Секиньи, властитель Гландье, Мэзон-Нёв и других земель, повелел соорудить в отвратительном стиле рококо маленькую башенку, именуемую ныне «фонарь», он замечает горделиво возвышающуюся над полями и долами в трех лье оттуда крепостную башню Монлери. По прошествии стольких веков донжон и крепостная башня все еще смотрят друг на друга поверх зеленеющих лесов и сухого древостоя, словно рассказывая друг другу самые древние легенды французской истории. Говорят, будто донжон Гландье охраняет святую тень героической и доброй заступницы Парижа, пред которой отступил Аттила[4]. Там, в старинном рву, окружающем замок, покоится вечным сном святая Женевьева. Летом влюбленные, рассеянно бросив в траву корзинку с завтраком, приходят помечтать или обменяться клятвами пред могилой святой, благоговейно украшенной незабудками. Неподалеку от этой могилы есть колодец, как говорят, с чудодейственной водой. На этом месте исполненные благодарности матери воздвигли статую святой Женевьевы и развесили у ее ног маленькие башмачки или шапочки детей, спасенных священной влагой.
И вот здесь-то, в довольно диких местах, которые целиком, казалось бы, должны принадлежать прошлому, решили поселиться профессор Станжерсон и его дочь, дабы созидать науку будущего. Им сразу же понравилась уединенность лесной глуши, где за их трудами и надеждами могли следить только древние камни да столетние дубы. Гландье, в прошлом Гландьерум, назывался так потому, что в этих местах испокон веков собирали огромное количество желудей, а желудь по-французски и есть гланд. Земля эта, ныне печально известная, из-за небрежности или нерадивости своих хозяев приобрела вид дикой, первобытной природы, и лишь таящиеся в ее дебрях замковые строения хранили следы странных преобразований. Каждый век оставлял на них свой отпечаток: какой-нибудь обломок зодчества, связанный с неким ужасным событием или кровавой историей, так что сам по себе этот замок, где надеялась найти прибежище наука, казалось, заранее был обречен стать ареной для разыгравшейся теперь мистерии ужаса и смерти.
После всего вышеизложенного я не могу не высказать одного соображения. А именно: если я задержался немного на этом печальном описании Гландье, то вовсе не потому, что нашел подходящий случай воссоздать необходимую атмосферу для драматических событий, которые будут происходить на глазах читателя. По правде говоря, первейшей моей заботой во всем этом деле будет стремление сохранять предельную простоту. Я вовсе не претендую на авторство. Когда говорится «автор», всегда в какой-то мере подразумевается «романист», а тайна Желтой комнаты, слава богу, сама по себе исполнена реального трагического ужаса и вполне может обойтись без всяких литературных прикрас. Я всего лишь достоверный рассказчик и желаю остаться именно таковым. Я должен рассказать о событии и располагаю это событие в надлежащем обрамлении, вот и все. Вы вправе знать, где все это происходило.
