Дик Фрэнсис - Отражение
Не жалея ни о чем, я спустился к подножию холма.
Глава 21
Через два дня приехала поездом Клэр, чтобы отобрать нужные фотографии.
Готовлю портфель, — сказала она. — Теперь я твой агент, дело не ждет. — Я рассмеялся. — Ничего смешного, — обиделась Клэр.
У меня был выходной, и я договорился забрать Джереми из больницы и отвезти домой. Потом позвонил Лансу Киншипу и сказал, что фотографии для него давно готовы, а его что-то не видно, так что могу завезти, если он не против, мне по пути. «Очень мило с вашей стороны», — обрадовался Киншип. Я предложил заехать днем. Он ответил «хорошо», как всегда, поперхнувшись последним «о». «Мне нужно поговорить с вами», — предупредил я Киншипа. «Весь к вашим услугам», — согласился он.
Джереми выглядел много лучше, чем в воскресенье; лицо уже не пугало бледностью. Мы помогли ему сесть на заднее сиденье и набросили ремень, который он пристегнул с отвращением, заявив, что он не престарелый инвалид, а вполне жизнеспособный молодой адвокат, притом подающий надежды.
Да, кстати, — сказал он, — вчера меня навестил дядя. Плохие новости, Филип. Старая миссис Нор умерла в ночь на понедельник. Нет… Ты же знал, что ее дни сочтены. Да, но… Дядя передал мне для тебя два письма, они в портфеле. Достань-ка.
Я прочел их тут же, на больничной автостоянке. Одно было адресовано мне. Второе представляло собой копию завещания.
Дядю срочно вызвали в лечебницу составить завещание: врач сказал, что миссис Нор умирает. А что в завещании, ты знаешь? Нет, — покачал головой Джереми. — Дядя только сказал, что старуха осталась верна себе до последней минуты.
Я достал завещание из конверта.
«Я, Лавиния Нор, находясь в здравом уме и
твердой памяти, настоящим завещанием отменяю все предыдущие и выражаю свою последнюю волю…»
Далее следовало несколько строчек юридической белиберды, сложным путем назначалась пенсия повару и садовнику, и в самом конце — главное:
«Половину своего имущества, движимого и недвижимого, завещаю своему сыну Джеймсу Нору…
Вторую половину своего имущества, движимого и недвижимого, завещаю своему внуку, Филипу Нору, в полную безраздельную собственность, без ограничений и железных поводьев…»
Что с тобой, — встревожилась Клэр. — Отчего ты так помрачнел? Старая ведьма… она победила.
Вскрыв второй конверт, я достал написанное нетвердой рукой письмо, без приветствия и прощания.
«Мне кажется, ты нашел Аманду, но скрыл это от меня, чтобы не расстраивать. Она монахиня?
С моими деньгами делай что хочешь. Если тебя от них потянет блевать, как ты сказал однажды… желаю проблеваться. Или передай моим генам.
Гадкие розы».
Я отдал завещание и письмо Клэр и Джереми.
Что ты теперь будешь делать? — спросила Клэр, прочитав сначала одно, потом другое. Не знаю. Сделаю все, чтобы Аманда не голодала. А кроме того… Поживи в свое удовольствие, — посоветовал Джереми. — Старуха любила тебя.
Джереми, разумеется, как всегда иронизировал. Но, может быть, в его словах есть доля истины? Любовь или ненависть? Что чувствовала бабушка, оставляя последнее завещание?..
Из Суиндона поехали в Сент-Олбанс, сделав небольшой крюк, чтобы забросить Киншипу фотографии. Клэр и Джереми не возражали.
Дом нашли без труда: только Киншипу мог
принадлежать этот помпезный фасад в псевдогеор- гианском стиле, парадный вход с колоннами, убогая подъездная аллея.
Открывать вышел сам Киншип — в белых джинсах, веревочных сандалиях и футболке в красно-белую по-
перечную полоску. Именно так одеваются кинорежиссеры всех стран и народов. Только мегафона не хватает.
Заходите, пожалуйста, — пригласил он. — Я хочу с вами сразу расплатиться. Я ненадолго. Меня ждут.
Из окна машины выглядывали любопытные физиономии Клэр и Джереми. Пройдя вслед за Киншипом в дом, я очутился в большой гостиной, заставленной черной лакированной мебелью. Гладь паркета отражала столики из хрома и стекла. Со стен свешивались причудливые* бра. Я протянул конверт с фотографиями.
Взгляните, — сказал я, — может, что не так? Зачем? — Ланс Киншип пожал плечами. — Я доверяю вам.
Но конверт все же вскрыл и вынул содержимое.
Переверните верхнюю фотографию.
Киншип удивленно приподнял брови, но послушался — и прочел то, что написала миссис Джексон. «Двадцать седьмого ноября сего года… налоговый инспектор… осмотрел дом в отсутствии Филипа Нора…»
Когда он поднял глаза, мне показалось, что человек, с которым я разговаривал секунду назад, покинул данную телесную оболочку, и его место занял другой. Наигранная снисходительная приветливость слиняла с лица, обнажив замешательство и враждебность. Клоунский наряд, вполне соответствующий прежнему образу, теперь гляделся карикатурно, как подарочная обертка на ручной гранате. Я увидел Ланса Киншипа, о существовании которого мог только догадываться. Не смешного позера, но тяжелого неврастеника, который пойдет на все, лишь бы продолжать играть свой извечный спектакль. Да, этот человек опасен, опасен именно неадекватным восприятием действительности, отстраненностью от реальности, театральной надуманностью своего «Я», и не случайно в убийстве нашел он решение всех проблем.
Прежде чем что-то сказать, советую взглянуть и на другие фотографии, — предложил я.
Злые пальцы начали перебирать снимки один за другим… обычные перепечатки… а вот калькированный список поставщиков наркотиков, сделанный рукой Даны, и письмо с диазотипной бумаги.
Это был конец.
фотографии великого кинорежиссера упали на землю к его ногам, как ворох осенних листьев. В руках остались лишь три черно-белых снимка, и он смотрел на них с нескрываемым ужасом.
Она клялась, что у вас ничего нет, что вы даже не знаете, о чем речь, — прохрипел Киншип. Отчего же. Речь шла о наркотиках, которые вы ей поставляли. Полный список с датами и ценами. Вы держите его в руках. Узнаете почерк? И, конечно, обратили внимание, что ваше имя упомянуто не единожды. Я убью вас. Нет, не убьете. Поздно, поезд ушел. Умри я от отравления газом, вы бы сейчас были в полной безопасности. Но я, как видите, жив. Все вышло не так… но я не придал этому значения. Думал… это не так уж важнр, — сказал Киншип и беспомощно опустил взгляд на черно-белые снимки. Вы решили, что это не так уж важно, потому что Дана передала вам, что списка у меня нет. А раз нет списка, значит нет и письма. Что бы я ни получил от Джорджа Миллейса — списка и письма я не видел… Так что нет нужды убивать меня. Вы ведь так рассуждали?
