Владимир Козаровецкий - Н.Бараташвили – Мерани
Ахмадулина: контрольные – мой летящий, лети, сократи мои муки и странствия; черный ворон мне роет могилу средь поля постылого; пусть, отвергнутый всеми и проклятый всеми, умру я и прочие – вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду; останки костей; мой собрат небывалый продолжит прыжок мой над пропастью (надо понимать, что она предложила преодолеть пропасть в два прыжка?) и т.п.
Винокуров: контрольные – век сократи мне, Мерани, стремительным бегом; мчи, мой Мерани, лети, мой Мерани, пора; ворон могилу мне выроет, черный и злой; следом за мной пролетит на коне мой собрат, и перед ним уж, я знаю, не будет преград и прочие – черные мысли мои развевают ветра; родину кину я; вместо родни закричит обезумевший коршун и т.п.
Луговой: контрольные – мчи меня вечно! Да будет твой путь бесконечен и прям!; нетерпеливому, мне череду моих дней сократи; ворон мне выроет яму, где чахлая стынет равнина и прочие твердь, хладная душа и т.п.
Смеляков: контрольные – разбей эту воду, развей эти горные кручи; жизнь мою ускоряй до последней предельной черты; и меня не щади – я вынослив не меньше, чем ты; черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу, и ее занесет бесприютной могильной землей – и сразу после этого кости странника дождь, равнодушно стекая, омоет и т.п.
Перевод Смелякова дает и другой урок, связанный с выбором размера и рифмовки. Дело в том, что размер его перевода совпадает с размером собственного стихотворения Смелякова, ставшего известной песней (Если я заболею, к врачам обращаться не стану..), и, применив в части строф такую же (перекрестную) рифмовку, Смеляков не учел, что известность его песни невольно заставляет воспринимать в совершенно другой интонации перевод «Мерани»:
Но она не закончилась, эта жестокая ссора.
Этот путь смельчаков я своим оставляю друзьям.
Я уверен, что вскоре веселый, удачливый, спорый
Мой собрат пролетит по впечатанным в небо следам.
И остальным переводам, приведенным в сборнике, свойственны то же непонимание стихотворения и те же характерные ошибки; их разбор привел бы лишь к тому, что сделал бы статью утомительной и в написании, и в чтении. Я ограничился названными переводами, поскольку они рисуют вполне объективную картину взаимоотношений русских переводчиков со стихотворением Бараташвили.
Сравнение переводов дает возможность сделать и другие обобщающие выводы. Бросается в глаза, что каждый переводчик использовал свой размер и свою систему рифмовки, в том числе – и свой диапазон рифм. Обращает на себя внимание тот факт, что так называемые современные рифмы сегодня уже не кажутся таковыми и становятся заметными только там, где переводчику изменяет чувство вкуса (например, не ищи себе, где прохладненько у Евтушенко). Видимо, это связано с тем, что последние 20 лет они настолько широко употреблялись в песенных текстах, что стали совершенно привычными для нашего уха. Можно предположить, что в недалеком будущем их полное отсутствие в современных стихах и стихотворных переводах будет восприниматься как стилизация.
Поскольку рифма во многом определяет круг устойчивых фразеологических сочетаний, используемых переводчиком, расширение диапазона рифм в переводах классики следует считать положительным явлением; с этой точки зрения издание сборника ««Мерани» в русских переводах» своевременно.
Все исследуемые переводы «Мерани» можно условно разделить на стихи с традиционными размерами русской поэзии (Антокольский, Ахмадулина, Винокуров, Луговой, Пастернак, Тхоржевский, Смеляков) и с размерами, приближающимися к размеру подлинника (Державин, Евтушенко, Казакова, Лозинский, Ряшенцев, Шервинский), причем Евтушенко, Казакова и Ряшенцев сделали попытку сквозной внутренней рифмовки (как выяснилось, в ущерб естественности языка). Стилистически в целом лучше выглядят переводы, выполненные ямбами и трехсложниками.
Все это лишний раз подтверждает тот факт, что соблюдение внешней формы – отнюдь не главное и не являющееся необходимым условие удачи в переводе. Вслед за Пастернаком я думаю, что «дословная точность и соответствие формы не обеспечивают переводу истинной близости. Как сходство изображения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинником достигается живостью и естественностью языка. Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать словаря, несвойственного ему в обиходе, и литературного притворства, заключающегося в стилизации. Подобно оригиналу перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности.»
И, наконец, последний вывод: по подстрочникам переводить можно, но опасно; нельзя слепо доверять подстрочному переводу, который уже сам по себе есть трактовка, и чаще всего подстрочник приходится преодолевать.
Общее сравнение переводов заставляет задуматься над следующим вопросом: может быть, у каждого из переводчиков есть своя, скрытая концепция стихотворения, нашему пониманию недоступная? Если это так, то трактовка образа Мерани, как коня поэтического воображения, имеет отношение только к переводу Пастернака, и нам остается дожидаться того счастливого часа, когда кто-нибудь объяснит нам, что же имели в виду при переводе «Мерани» остальные переводчики. Но если все-таки пастернаковская концепция верна, а другой не существует, остается предположить, что остальные переводчики в стихотворении не разобрались; по этой причине и подстрочный перевод оказался непреодоленным, непонятым, и стихотворение переводилось формально, построчно.
Да, «односложный» ответ на вопрос: «О чем идет речь в «Мерани» и в чем его основная идея?» действительно дать невозможно, а ответ – можно. Но для этого не надо смотреть на это стихотворение, как на египетскую пирамиду, находясь у ее подножия, – тем более что со дня его создания прошло всего лишь 150 лет, и мы можем спокойно соразмерять масштабы написанного и воспринимающих. Надо лишь с доверием относиться к гению, полагая, что его поэтическая интуиция в конечном счете безошибочна.
Проведенный анализ ставит и другие вопросы: что нам дало такое количество переводов «Мерани»? что сегодня требуется от переводчиков этого стихотворения Бараташвили?
Сравнение переводов, выполненных традиционными размерами, свидетельствует о том, что перевод Пастернака и сегодня жив и непревзойден и что все выполненные вслед за ним переводы проигрывают ему либо из-за неестественности языка (книжно-манерная стилизация перевода Ахмадулиной, архаическая стилизация перевода Лугового), либо из-за явного снижения масштаба стихотворения (в переводах Антокольского, Винокурова, Смелякова), – не говоря уж о большом количестве огрехов практически во всех переводах.
