Владимир Козаровецкий - Н.Бараташвили – Мерани
И все же – хотя и очевидно, что в стихотворении идет речь о судьбе поэта, – неясно, что означает образ Мерани, каким видел его Бараташвили. Но ведь должны же были переводчики «Мерани» найти ключ к пониманию центральной метафоры стихотворения – в противном случае как они его переводили?
История переводов «Мерани» на русский язык началась 100 лет назад, с тех пор, как его перевел И.Тхоржевский (1884). Он перевел все стихотворение шестистопным ямбом, хотя оно написано стихами с необычным размером, передающим неровный ритм скачки и представляющим собой нестрого одинаковое в разных строфах сочетание двух- и трехсложного метров, причем длина строки в основной строфе – 20 слогов, а в строфе-рефрене – 14.
Несмотря на неидентичность внешней формы, перевод этот и сегодня один из лучших; особенно удалась Тхоржевскому вторая половина стихотворения:
…Пусть труп мой не снесут на кладбище родное,
Пусть милая к нему не припадет в слезах,
Пусть ворон выклюет глаза мои, и, воя,
Пусть ветер занесет песком мой жалкий прах, –
Возлюбленной слезу – роса небес заменит,
А карканье ворон – заменит плач друзей.
Лети, мой конь, себе твой витязь не изменит;
Не быв рабом судьбы, он не уступит ей!..
Пусть будет одинок твой всадник, умирая;
Навстречу смерти сам, бесстрашный, он пойдет!
Лети, мой конь, лети, усталости не зная,
И по ветру развей печальной думы гнет!
Безумных сил твоих не пропадет затрата,
И не заглохнет путь, протоптанный тобой:
Им облегчу я путь грядущий для собрата,
Им облегчу борьбу грядущему с судьбой!
Летит мой конь вперед, дорог не разбирая,
А черный ворон вслед зловещий крик свой шлет.
Лети, мой конь, лети, усталости не зная,
И по ветру развей печальной думы гнет!
Затем было предпринято еще несколько попыток перевода «Мерани» на русский язык, но лучше Тхоржевского это сделать никому не удавалось, пока в начале тридцатых годов его не перевел Пастернак. Это подлинно поэтическое переложение грузинского стихотворения на русский язык, и, хотя Пастернак тоже ушел от его внешней формы (для него и шестистопник оказался великоват, он перевел стихотворение пятистопным ямбом, который в строфе с опоясывающей рифмой оказался пригодным и для передачи ритма скачки), дух стихотворения, его напряженность, противоборство обреченного поэта с судьбой Пастернаком переданы прекрасно:
Стрелой несется конь мечты моей,
Вдогонку ворон каркает угрюмо.
Вперед, мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей!
Вперед, вперед, не ведая преград,
Сквозь вихрь, и град, и снег, и непогоду!
Ты должен сохранить мне дни и годы.
Вперед, вперед, куда глаза глядят!
Пусть оторвусь я от семейных уз.
Мне все равно. Где ночь в пути нагрянет,
Ночная даль моим ночлегом станет.
Я к звездам неба в подданство впишусь.
Я вверюсь скачке бешеной твоей
И исповедаюсь морскому шуму.
Вперед, мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей!..
Пастернак, конечно же, разобрался в смысле стихотворения и, больше того, в первой же строке определил суть главного образа: конь мечты моей. Это – метафора, поэтическое определение образа Мерани, и слово мечта здесь использовано в одном из его основных (по Далю) значений – игра воображения, воображение того, чего нет в настоящем.
Итак, Мерани – не только воображаемый конь, но и конь поэтического воображения. Это сразу делает понятными все «тайные» и «загадочные» места стихотворения. То, что, на первый взгляд, имеет значение метафорическое (летит без дорог и тропинок, бегу нет предела), на самом деле у Бараташвили конкретно, ибо для воображения действительно не существует ни дорог, ни тропинок, ни предела; метафорическими же являются как раз черный ворон и ветер, казавшиеся совершенно конкретными, или вперед, означающее в будущее. Точно так же «метафорические» рассеки ветер, прорви воды, пронесись над скалами и кручами и сократи мне, нетерпеливому, странствия дни для поэтического воображения – вполне конкретные требования; правда, глагол сократи без пояснительного синонима (например, сожми) в переводе грузинского шемимокле давать не следовало: ведь у Бараташвили речь идет о том, что воображение должно показать сразу все будущие скитания, вплоть до смерти (странствия дни – тоже не лучший вариант для перевода шави корани; здесь лучше было бы дни, которые предстоит пройти), и следующая же строфа начинается с их изображения.
При взгляде на стихотворение в целом с этой точки зрения очевидно, что оно написано о собственной судьбе, с сознанием истинной значимости своего творчества: если скакуна поэтического воображения Бараташвили зовут Мерани, то имени выше этого грузинскому поэту подобрать было бы трудно, если не невозможно!
В стихотворении несколько планов. Основной относится к судьбе и творчеству поэта, как бы оказавшегося на месте Илико: он призывает свое поэтическое воображение свести воедино, в одну картину предстоящие дни странствий и бедствий на чужбине, не опасаясь того, что судьба его черна, а затем и рисует эту картину, предсказывая, что он больше не увидит любимую, родных и близких, сверстников и друзей и что даже похоронен будет не на родине. (Все сбылось.)
Пока его поэтическое воображение может унести его в беспредельность и показать ему даже будущее, поэт не боится судьбы и будет бороться с ней; творчество поэта и есть тот непроходимый (неудачное слово в подстрочном переводе – грузинскому ували здесь лучше соответствовало бы никем не пройденный) путь, тот след, который протопчет Мерани, облегчив путь будущему поэту-собрату (И после меня собрату моему облегчится трудность пути, и скакун бесстрашно пронесет его перед черной судьбой!), который, в свою очередь, проскачет, надо думать, своим путем и на своем скакуне, но вдохновленный примером Бараташвили. (И это сбылось.)
В стихотворении есть еще один явно выраженный план. Имя Мерани, кроме коня поэтического воображения, означает еще и стихотворение, которое поэт пишет. Обращаясь к самому стихотворению (Несись вперед, Мерани мой, твоему бегу нет предела!), поэт, как ударами шпор, подгоняет его к завершению, усиливая и без того явное ощущение скачки, создаваемое метрикой; все обращения к Мерани прочитываются параллельно в обоих планах, и строка путь.., протоптанный тобою, Мерани мой, все же останется, также относится и ко всему творчеству, и только к этому стихотворению (И это сбылось: «Мерани» Бараташвили стало связующим звеном между эпосом Руставели и современной грузинской поэзией, крупнейшей вехой грузинской поэтической традиции.)
