Адольф Бело - Любовники-убийцы
Риваро остановился, словно собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. Паскуаль дрожал от ужаса.
— Ну, а потом, — спросил он, — она не переменилась?
— Потом она выросла, похорошела, но осталась все той же лицемеркой. Я хотел было держать ее взаперти, удалить от всякого общества, но меня могли обвинить в скверном обращении. Я попробовал все, чтобы исправить ее, неусыпно наблюдал за ней и за всем ее окружением. Я прогнал двух или трех молодых крестьян, которым она вздумала кружить головы, чтобы доставить себе удовольствие иметь поклонников. На сельских праздниках, куда я вынужден был являться вместе с ней, хотя бы показывая вид, что это почтительнейшая и лучшая из дочерей, — она сохраняла со всеми гордый и холодный тон, пропуская мимо ушей все лестные замечания. Ни разу ни одного порыва искренности не вырвалось из ее сердца! Я еще раз с грустью должен повторить вам, что она развращена до мозга костей.
Госпожа Риваро, молчавшая до настоящей минуты, встала и, приблизившись к Паскуалю, проговорила:
— Разве не права я была, советуя вам не приходить к нам больше?
— Я вас не виню, сударыня, — ответил Паскуаль.
— Я решил, — продолжал Риваро, — пока имею над ней власть, не выдавать ее замуж. Она будет бесчестьем своему мужу, и, пока жив, я не позволю ей сделать еще кого-нибудь несчастным. Быть может, я прослыву из-за этого странным и жестоким отцом, ибо всем, делавшим ей предложение, я не рассказывал столько, сколько вам. Ее, конечно, будут жалеть, но все равно, пусть жалеют. Кстати, я думаю, что мне недолго придется страдать: через какие-нибудь три года она избавится от моей опеки как совершеннолетняя. Хотя я убежден, что Бог приберет меня раньше этого времени.
— Что же будет со мной, Риваро, — воскликнула жена, бросаясь к нему, — ты забываешь обо мне?
— Нет, друг мой, я не забыл тебя, во все трудные минуты ты являлась моей единственной поддержкой и утешением.
Эта сцена тронула Паскуаля до глубины души. Вдруг светлая мысль блеснула у него в голове.
— Еще не все потеряно, — сказал он, — если вы позволите, мы спасем вашу дочь. Доверьте это мне, любовь преобразит ее.
Риваро пожал плечами:
— Несчастный безумец! Задача, за которую вы беретесь, убьет вас. Вы думаете, Марго любит вас? Оставьте! Она никогда не полюбит ни мужа, ни детей, если не любила ни отца, ни матери. В замужестве она ищет только свободы. Но как она воспользуется ею? Мое окончательное решение, — прибавил он, — принято. Я должен был передать вам все. Как отец я обязан высказать о своей дочери правду честному человеку, делающему ей предложение. В первый раз я избежал объяснений, но сегодня я не имел на это права. Ступайте, сохраните мою тайну и забудьте все, забудьте мою дочь — она не может быть вашей женой. В этом случае решение мое непоколебимо!
— Вы жестоки, — ответил несчастный Паскуаль, оплакивая свои разбитые надежды и разрушенное счастье, — моя любовь останется неизменной, даже после всего того, что вы сообщили мне! Я обожаю ее по-прежнему. Мое сердце принадлежит ей навеки. Сжальтесь надо мной! Повторяю, я спасу ее!
— А я вам говорю, что она погубит вас. Возможно ли исправить дерево, когда оно уже выросло? Зло сделано, и оно непоправимо. Вас предупредили, так остерегайтесь опасности.
Шум и смех в соседней комнате давно уже стихли. Риваро отворил дверь в сад. На светлеющем небе кое-где еще мерцали звезды, постепенно скрывающиеся за серыми облаками.
— Ступайте, Паскуаль, — сказал, наконец, фермер, — и не возвращайтесь. Верьте мне, этот дом не принесет вам счастья.
— Боже, как я несчастен! — вскрикнул молодой человек.
Бледный, подавленный безысходным горем, до глубины души потрясенный столь тяжкими впечатлениями ночи, он быстро зашагал по деревне, не давая себе отчета, куда идет.
Глава IV
Паскуаль шел по пустой, безлюдной улице, шатаясь, как пьяный, под тяжестью безумных мыслей, роившихся в разгоряченной голове, и отчаяния, переполнявшего сердце. Плащ его развевался по ветру. Чтобы хоть немного остудить пылающую голову, он шел без шляпы, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни снега, который валил хлопьями. На пути его на разные лады поскрипывали деревья, но он ничего не слышал и не видел. Все было погружено еще в тихий сон, кругом было так же мрачно и темно, как и на его душе. Мысли в беспорядке одна за другой мелькали в голове, не давая возможности обдумать ни одну из них. То представлялось ему, что Марго — опасное существо и он должен забыть ее, то, напротив, являлась другая мысль, что, быть может, Риваро преувеличивает и принимает за неисправимые пороки именно то, что составляет избыток сил в пылкой натуре, не умеющей сдерживать свои порывы.
Слова «я спасу ее» раздавались еще в ушах и служили ему единственной поддержкой после того, что он узнал. Но, когда он вспоминал о тех усилиях, к которым уже прибегал Риваро, надежда тотчас покидала его. Тогда он начинал сердиться на фермера за его исповедь. Он негодовал и на самого себя за то, что выслушал его. Сохранить в душе своей образ Марго чистым и незапятнанным он, казалось, был уже не в силах.
«Хорошо, я вырву ее из своей груди, — говорил он себе, — я ногами растопчу некогда прекрасный образ!»
Только он принимал такое решение, как милое сердцу существо снова заявляло на него свои права и предавало его, безоружного и побежденного, во власть всепоглощающей страсти.
Он приходил в ужас, когда на мгновение ему становилось очевидным, что, при всех своих пороках, Марго была по-прежнему пленительна. По странному свойству человеческой натуры образ любимой женщины казался ему еще дороже после того, как он узнал в ней некоторые недостатки. Это ужасное чувство, кстати, дающее человеку свидетельство собственной его слабости, заставляло в одно и то же время испытывать и жгучую острую боль, и глубокое наслаждение. Подобно тому как иногда против воли влечет к себе пропасть, так и эта очаровательная девушка, хотя и коснулся ее позор, казалась ему еще прелестнее во всеоружии своих пороков. Животная сторона человеческой натуры побуждала его завладеть во что бы то ни стало чарующей безнравственностью. Готовый то прервать всякую связь с прошедшим, то с новой силой отдаться любви, он сознавал опасность своего положения и испытывал невыразимые страдания.
Паскуаль шел, не отдавая себе отчета, куда и зачем, шел долго, наконец, выбившись из сил, остановился и лишь теперь заметил, что миновал не только Новый Бастид, но даже Горд и почти добрался до Фонбланша.
Снег продолжал идти. Начинало светать, и сквозь белые хлопья видны были первые лучи восходящего солнца. Паскуаль озяб, зубы его стучали, он чувствовал невыразимую усталость. Укутавшись насколько возможно, он направился к небольшому домику, стоявшему на краю деревни. Стукнув два раза в дверь, молодой человек услышал сердитый голос, донесшийся из-за двери:
