Джон Карр - Убийство арабских ночей
Он недоверчиво хмыкнул, но в его хрипотце слышалась ирония. Похоже, присмотревшись ко мне, он несколько умерил свою ощетиненность.
– Вы что-то перепутали, старина, – покровительственно заявил мистер Пруэн. – Послушайте, надеюсь, вы не играете в кошки-мышки. Высокий пожилой мужчина с… ну да, понимаю, вы увлеклись поисками! И к тому же здесь! Вот что я вам скажу, старина: вам надо добраться до дома и как следует выспаться…
Я положил ему руку на плечо. Мысль, что я действительно мог свалять дурака, вызвала у меня желание свернуть его тощую шею.
– Очень хорошо. В таком случае вы будете обвинены в убийстве, – сказал я. – В любом случае вам придется отправиться со мной в полицию и…
Он содрогнулся и пронзительно завопил:
– Слушайте, я готов все рассказать… да подождите! Не обижайтесь…
– Что тут произошло вечером?
– Ничего! После того как я в десять часов закрыл двери, тут никого не было!
Хуже всего, что его слова смахивали на правду.
– Здесь должен был быть частный осмотр или что-то в этом роде. Сегодня вечером в одиннадцать часов – так он состоялся?
Вдруг его как бы осенило.
– Ах, это! Вон оно что! Почему вы сразу об этом не сказали? – В нем появилась даже некоторая агрессивность. – Да, намечалось, но не состоялось. Было отменено. Прошу прощения, не обижайтесь, но так оно и было! Да, они должны были посмотреть несколько экспонатов, ради этого прибыл сам доктор Иллингуорд, видите, как все это было важно. Но сегодня в последний момент мистер Уэйд – он джентльмен в годах, и надеюсь, вы не считаете, что это был мужчина в очках, – так вот, пожилой, а не молодой мистер Уэйд уехал из города. Так что сегодня он осмотр отменил. Вот и все. И никого тут вообще не было.
– Может быть. Тем не менее давайте включим свет и все осмотрим.
– С удовольствием, – буркнул Пруэн. Он посмотрел на меня. – Хотя, говоря как мужчина с мужчиной и строго между нами – что, по-вашему, тут произошло? Кто-то пожаловался? – Поскольку я замялся, он торжественно заявил: – Нет, никто не жаловался! А? И что тогда? Неужто вам платят за то, чтобы вы запросто, без всякого повода, вламывались в здание?
– А вам платят ли за то, что вы в середине ночи танцуете вокруг какого-то ящика? Кстати, что это за ящик?
– В нем ничего нет, – спокойно сообщил он, с насмешливой торжественностью покачивая головой. – Я знаю, вы не можете отделаться от подозрений, что в нем мертвый мужчина, но тут нет даже мертвой женщины. Шучу; ящик пуст!
Прежде чем я успел понять, где тут начала и концы, он, шаркая, пошел в темноту, покачивая своим фонарем, и скрылся по другую сторону лестницы. Раздалось несколько щелчков, и под потолком вспыхнул ряд светильников, залив зал мягким, подобно лунному, сиянием.
Даже при свете помещение не стало менее странным. Высокий зал оказался очень просторным, с полом, сплошь выложенным мрамором, с двумя рядами мраморных колонн – стояли они в десяти футах друг от друга и тянулись к входным дверям. Вокруг них было пустое пространство, отведенное для экспозиций. В задней части зала, прямо напротив входных дверей, широкая мраморная лестница вела наверх к двум открытым галереям, которые и составляли первый этаж. Потолок был выложен изразцами белой и зеленой глазури; цвета эти, как я позже выяснил среди прочего обилия весьма любопытной информации об этом месте, имитировали купол багдадской мечети.
Вдоль боковых стен располагались четыре открытые арки, по две с каждой стороны; над ними блестели надписи: «Персидская галерея», «Египетская галерея», «Галерея Базаров», «Галерея Восьмого Рая». Кроме них и больших бронзовых ворот впереди, тут были еще три двери. Одна, через которую я вошел, была слева от лестницы, если стоять к ней лицом. Другая располагалась справа от нее. Третья была в самом конце правой боковой стены (если стоять лицом к лестнице); на ней виднелась позолоченная надпись «Куратор. Не входить», а рядом с ней располагалась «Галерея Восьмого Рая».
В зале имелось вдоволь экспонатов, которые я окинул беглым взглядом. Боковая стена справа – если стоять лицом к задней части зала – была сплошь завешана коврами, узоры которых заставляли постоянно оглядываться, чтобы еще раз посмотреть на них. Сомневаюсь, чтобы я мог описать их. Дело было не в богатстве красок, не в хитросплетении узоров и не в тех странных образах, которые они навевали (строго говоря, расцветка ковров напоминала, скорее, разбросанные по земле охапки цветов), а в их удивительной яркости и свежести. Они вызывали ощущение странной нереальности окружающей обстановки. Посередине зала тянулся ряд плоских стеклянных витрин с оружием; взгляд невольно перебегал от ковров к кинжалам.
После них было приятно смотреть на экспонаты у левой стены, расположенные за колоннами. На первый взгляд они казались тут неуместными, но в силу каких-то причин были вполне на месте – кареты или экипажи. Всего их было пять, и при этом лунном освещении они казались огромными и уродливыми. Ближайшая ко мне была приземистой, безвкусно размалеванной, неуклюжей открытой колымагой, надпись у которой гласила: «Построено Гильомом Буненом, каретных дел мастером королевы Елизаветы, примерно в 1564 году и представляет собой первый в Англии экипаж такого рода. Постромки кожаные, говорят о принадлежности к королевскому имуществу, но корпус еще не стянут ремнями…» Я осмотрел остальные. Рядом стояла карета семнадцатого столетия со стеклянными оконцами, французское изделие в позолоченных завитушках с красно-зелеными гербами Бурбонов и почтовый фургон времен Диккенса, на дверной панели которого красовалась надпись «Телеграф Ипсвича». Наконец, в середине стоял огромный экипаж черного цвета с низко опущенным верхом черной кожи, с единственным маленьким оконцем подобно смотровому глазку; на гнутых рессорах он возвышался над полом футов на пять.
Мои шаги отдавались гулким эхом, когда я расхаживал по залу, и его дополнил голос, полный сарказма.
– Все на месте и все в порядке? – проскрипел Пруэн. Он поднял и опустил тяжелые морщинистые веки. Заломив под острым углом форменную фуражку, он стоял, уперев руки в бока. – Жертвы покушения не имеется? И трупов тоже? Я же говорил! Нет никаких следов…
Он резко замолчал, потому что я снова подошел к бронзовым дверям, где уже заприметил кое-какие следы. На протяжении примерно полудюжины футов сразу же от дверей по мраморному полу тянулся ряд темных пятен. Я выключил свой фонарик. Это были отпечатки ног; следы были нечеткими, но тем не менее края подошв и потертости на них просматривались достаточно ясно, словно кто-то вышел из бронзовых дверей и прошел ярда два, после чего отпечатки стерлись. Но след каблука был совершенно отчетливым, как и боковая часть подошвы. И еще – следы были оставлены угольной пылью.
