Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!
– Вот, глядите! – Ирен разрумянилась – то ли от мороза, то ли от возбуждения. Она оттащила меня к дверной нише и неожиданно принялась вытаскивать из своей вместительной муфты выпечку. – Это вам на потом. Пенелопа, у вас есть что-нибудь кроме этого саквояжа? Нет? Ждите меня здесь. – Оставив добычу у меня в руках, она метнулась к обочине тротуара и, перекинувшись парой слов с худым, морщинистым торговцем каштанами, вернулась, сияя, с бумажным пакетом: – Давайте, кладите сюда выпечку. Теперь у вас будет кое-что на ужин.
– Но я не могу, Ирен! Так же нельзя! Это ведь воровство! Чем же вы отличаетесь тогда от беспризорника, пытавшегося меня обокрасть? Как вам удалось?.. Когда?.. Я протестую…
– Протестуйте, – согласилась Ирен и, не обращая на меня внимания, принялась складывать пирожные в пакет. – Протестуйте сколько угодно, вы имеете на это полное право. Только подумайте вот о чем. Если бы мы были толстухами, как те официантки в кондитерской, нам бы не составило никакого труда умять все содержимое подноса, так? И при этом мы все равно заплатили бы за угощение столько же. Почему мы должны страдать оттого, что отличаемся более скромным аппетитом? Мы съедим все это, как съели бы в этой кондитерской. Просто в другое время и в другом месте.
– Не мы, а я! Получается, я становлюсь… воровкой.
– Экий вздор! Это я стащила выпечку, а не вы, так что вина на мне. – Ирен тряхнула головой, и перо на ее шляпе качнулось, будто бы в знак согласия. Девушка внимательно посмотрела на меня. Ее глаза горели; казалось, взгляд Ирен прожигает меня насквозь. Мне снова почудилось, будто на меня испытующе смотрит мой отец. – Кроме того, признайтесь, вы ведь скоро снова проголодаетесь. Вы с удовольствием съели бы все, что нам подали, просто вам это оказалось не под силу – уж слишком долго вы постились.
– Я… я… – У меня буквально не было слов. Чтобы совершенно незнакомый человек догадался о моем скорбном положении… Пожалуй, мне следует забыть о гордости.
Ирен свернула пакет и сунула мне его в руки:
– Держите, съедите дома.
Видимо, в моем лице что-то изменилось, поскольку Ирен прищурилась и вздохнула.
– Вот, значит, как, – молвила моя благодетельница. Ей, актрисе, не составило труда сымпровизировать: – Почему бы вам не отправиться ко мне в гости? Преступница все равно я. Если добродетель не позволяет вам насладиться плодами моего преступления, что ж, по крайней мере, вы составите мне компанию – будете сидеть и смотреть, как я наслаждаюсь пирожными, а я ведь все смогу съесть сама, так и знайте.
– В гости? К вам?
– Кстати, давайте поймаем кэб, пока очередной беспризорник не стащил нашу добычу. Если хотите знать, эти мальчишки еще голоднее вас.
Никогда прежде в жизни я еще не чувствовала себя столь измученной – как физически, так и морально. Больше мне сказать в свое оправдание нечего. Я едва не падала в обморок от недоедания, а о гордости уже и не помышляла.
Прости меня, Господи, я и сама не поняла, как оказалась в экипаже, что под перестук колес вез меня по Лондону в то место, которое актриса, оперная певица и мелкая воровка Ирен Адлер называла своим домом.
Глава вторая
Ужас и надежда
Должна признаться, что поездки в кэбах являлись для меня делом непривычным. Это была роскошь, которую я прежде редко могла себе позволить. Что же касается Ирен Адлер, она вскочила в экипаж с таким видом, будто проделывала это каждый день.
– Эвершот-стрит, – скомандовала она кучеру, тощему загорелому мужчине с отсутствующим взглядом, который мне почему-то не понравился.
Щелкнули вожжи, и экипаж рванулся с места. В окошке мелькали улицы и дома, совсем недавно казавшиеся мне такими бездушными. Теперь мы, пассажирки настоящего кэба, а значит, лица привилегированные, гордо проносились мимо спешащих по своим делам презренных пешеходов.
Перестук копыт о булыжную мостовую заглушал громкое урчание у меня животе. Желудок был рад обилию полученной им пищи и требовал добавки. Я сидела молча, пытаясь вспомнить карту Лондона и разобраться, где же все-таки живет Ирен.
Кэб свернул за угол, потом еще раз и еще. Улицы стали ́уже и темнее из-за тени нависавших зданий и сумерек сгущающегося вечера. Фонари по бокам экипажа отбрасывали неверный свет. В нос бил запах варева, которое готовили в переполненных квартирах. Я вспомнила лицо извозчика, и меня кольнуло сочувствие к нему. Повернувшись к Ирен, я увидела, как моя спутница извлекла из муфты – похоже, годной на все случаи жизни – кошелек и стала копаться в нем в поисках монет.
Неожиданно экипаж остановился, да так резко, что я едва не упала. Ирен открыла дверь и выскользнула на улицу. Я последовала за ней – оставаться одной в незнакомом месте мне не хотелось.
Мы подошли к извозчику, располагавшемуся позади экипажа, и обнаружили, что он, отпустив поводья, лежит ничком на крыше кэба. Понуро висели ленты, вплетенные в гриву и хвост несчастной, изможденной лошади – этим бедолагам, что трудятся в городе, приходится куда тяжелее, чем их собратьям в деревне.
Впрочем, все внимание Ирен было обращено к нашему вознице:
– Боже, да ведь ему дурно! Эй, вы там! Вы можете к нам спуститься?
Услышав голос моей благодетельницы, кучер поднял голову. Я обеспокоенно огляделась по сторонам в поисках помощи. Стоял тот час, когда уважаемые люди садятся за стол ужинать. Мы остались один на один с нашим кучером, который был болен – или притворялся, что болен, задумав что-нибудь дурное.
– Может, нас хотят ограбить, – прошептала я на ухо Ирен, схватив спутницу за рукав.
– Да у нас и брать толком нечего, – возразила она. – Лучше помогите мне, наш кучер довольно тяжелый.
С нашей помощью извозчик спустился с облучка и обхватил меня за плечи в поисках опоры. Рука у него была тяжелой, словно из свинца. Вместе с Ирен мы посадили его в экипаж на одно из пассажирских кресел. Кучер повалился в него, будто мертвый.
– Пенелопа, у вас есть носовой платок? Живее!
– У меня? Платок? Да, конечно.
– Дайте сюда. Он мне нужен.
Порывшись в саквояже, я извлекла ирландский льняной платок, расшитый моей двоюродной сестрой фиалками и гиацинтами – изумительный выбор цвета, но странное сочетание с точки зрения ботаники.
– Такой подойдет?
Вместо ответа Ирен выхватила у меня из рук столь дорогой для меня кусочек материи и поднесла его к лицу возничего, сейчас напоминавшего обликом висельника.
– Кровотечение из носа, – с авторитетным видом произнесла она.
– Как вы любезны, – ехидно заметила я, увидев, как по моему платку расползается темное кровавое пятно.
