Уолтер Саттертуэйт - Клоунада
— Merde![71] — вполголоса проговорила Эжени. Но приветствовала женщину вполне вежливо — Роза. Как приятно тебя видеть.
Они обнялись, прикоснувшись щеками и чмокнув воздух, и затем Эжени представила меня ей.
— Роза, это моя приятельница Джейн Тернер из Англии. Джейн, это Роза Форсайт.
Для меня это был настоящий удар. Я знала ее имя, видела фотографию в Лондоне, но ее саму я не узнала. Конечно, я не рассчитывала, что она будет разгуливать по Парижу, приклеившись своим крошечным бедрышком к коленке господина Бомона.
Мы поздоровались. Я даже умудрилась улыбнуться. Эжени не упомянула о моей связи с семейством Форсайтов, а я тоже не сочла нужным об этом говорить.
— Я так и не видела тебя после смерти Ричарда, — обратилась к ней Эжени. — Мне быть очень печально об этом услышать.
— Да, спасибо, — ответила Роза и печально добавила: — Ты, как всегда, очень добра. Это было ужасно. Я просто УМИРАЛА. — Вдруг она улыбнулась. — А знаешь что? Сегодня я решила взять себя в руки. Видишь того великолепного мужчину, с которым я пришла? Вон там, он говорит с Гертрудой. Нет, не тот, который моргает, другой. Правда, настоящая мечта? Он лондонский пинкертон, частный сыщик, а наняла его Клер, мать Дикки, Ведь она все еще не верит, бедняжка, что Дикки застрелился.
— Он англичанин? — спросила Эжени.
Я чуть было сама не выболтала его национальность, но госпожа Форсайт вовремя сказала:
— Нет, он из Штатов. Разве он не великолепен?
— Он здесь официально?
— Официально он в Париже, — ответила госпожа Форсайт и с таинственной улыбкой добавила: — Но сегодня и здесь он — СО МНОЙ. Если честно, он малюсенько в меня втюрился. Но это между нами…
— Извини, Роза, — перебила Эжени. — Она повернулась ко мне и сказала по-французски: — Насколько я поняла, тебе понравилось, как играл Эрик Сати?
— Да, — ответила я. — Очень.
«Малюсенько в меня втюрился»?
— Он здесь, — сказала Эжени. — Я тебя с ним познакомлю.
Она отошла, оставив меня с Розой Форсайт.
— Вы ведь говорите по-французски, мисс Тэннер? — спросила она.
Я извлекла еще одну улыбку из своего быстро истощающегося запаса.
— Меня зовут Тернер. Да, говорю. А вы?
— Не знаю ни одного слова. Дикки всегда говорил — это мой покойный муж, — что я должна выучить французский, а у меня никогда не хватало времени. Всегда столько дел, А вот Дикки, конечно, говорил по-французски свободно. Дикки вообще все делал прекрасно. — Она оглянулась на господина Бомона, который все еще беседовал с мисс Стайн, затем повернулась ко мне. Улыбнулась и, понизив голос, сказала: — Но у моего пинкертона есть свои таланты — думаю, вы понимаете, о чем я.
От апоплексического удара, а может, от ареста меня спасла вернувшаяся мисс Эжени, которая привела с собой человека лет пятидесяти. Маленький, щупленький, с бородкой а-ля Ван Дейк, в великолепно сшитом черном бархатном костюме, хотя и слегка поношенном. Он держал в руке трость с серебряным набалдашником и смотрел на мир сквозь очки в железной оправе маленькими карими печальными глазками, как профессор, так и не нашедший способного ученика и уже бросивший эту затею.
Однако выглядел он довольно устрашающе. Впрочем, в других обстоятельствах я все равно была бы рада с ним познакомиться. Ты же знаешь, как я люблю его музыку. Но присутствие госпожи Форсайт сильно поубавило мое рвение.
— Эрик, — сказала Эжени, — это мадемуазель Джейн Тернер. А Розу вы наверняка знаете.
— Знаю, — сказал мсье Сати en français,[72] — что она не говорит по-французски. — Положив обе руки на набалдашник трости, он сухо поклонился Розе и повернулся ко мне: — А вы, мадемуазель?
— Я говорю, мсье.
— И откуда вы?
— Из Англии.
— Да? Обожаю все английское. Одежду, архитектуру и особенно кухню.
— Английскую кухню?
— Англичане довели искусство варки до совершенства. И варят все подряд — овощи, фрукты, мясо, хлеб, а порой и все вместе в одной кастрюле. Классический образчик простоты. Требуется только горшок, огонь и вода. И сделать это можно везде, даже в самых тяжелых условиях.
Я улыбнулась.
— Вы когда-нибудь бывали в Англии, мсье?
— Никогда. Боюсь, действительность не оправдает моих надежд, и разве после этого я смогу на них уповать?
— Джейн, — сказала Эжени, — большая поклонница вашей музыки.
Все это время госпожа Форсайт, напряженно улыбаясь, переводила взгляд с одного присутствующего на другого и переминалась с ноги на ногу, как маленькая девочка у дверей в туалет. Человек менее достойный, чем я, наверняка получил бы удовлетворение от этого зрелища.
— В самом деле? — удивился мсье Сати. — Вы там у себя, за Проливом,[73] слышали, как я играю?
— Моя матушка играла мне, когда я была маленькой. Она купила ноты «Gymnopédies»[74] во время одной из наших поездок во Францию. С той поры я и люблю вашу музыку.
— Вот как! — сказал он.
— Вы ним еще сыграете, Эрик? — спросила Эжени.
— О нет, — сказала я, — только не здесь. За разговорами мы ничего не услышим.
Сати улыбнулся.
— У моей музыки есть одно свойство. Она как бы для мебели. Вроде как часть комнаты, но незаметная.
— Вы несправедливы к себе, мсье.
— Не я первый. Но, тем не менее, с удовольствием вам поиграю.
Он коротко поклонился каждой из нас, подошел к роялю, прислонил к нему трость и сел, Поднял крышку и без всякой подготовки начал, играть отрывок из «Gymnopédies».
Но его тут же заглушила болтовня госпожи Форсайт.
— Он такой смешной коротышка, верно? Хотя Дикки считал его гением, значит, в нем и правда что-то есть.
Она трещала без умолку про Дикки и про своего великолепного пинкертона. Ее высказывания о пинкертоне будили во мне извращенное любопытство, но при этом я все же старалась уловить хоть немного музыки. Наконец она сказала Эжени:
— Ты должна с ним познакомиться. Я приведу его, хорошо?
Эжени кивнула.
— Ну, разумеется.
— Я сейчас, — заявила она. Подняла крошечную ручку, помахала крошечными пальчиками и ушла.
Мсье Сати заиграл еще один отрывок из «Gymnopédies».
Я любила эту музыку большую часть своей жизни, ее резкие переходы от лирики к иронии, ее игривую пародийность, ее причудливость, ее плавность, ее таинственность.
Теперь же, хотя исполнение мсье Сати было великолепным, звуки казались мне плоскими и скучными, потому что я ждала, когда появится господин Бомон. Они безжизненно витали вокруг меня и рассыпались у моих ног подобно сухим листьям.
