Жорж Онэ - Таинственная женщина
Аббат д’Эскейракс низко поклонился дяде Графу.
– Я помолюсь за вас, сударь, и, поверьте, от всей души!
– Благодарю вас, господин аббат, – сказал с улыбкой Граф. – Но особенно помолитесь за Лихтенбаха. – И он распростился в аббатом.
В тот же день, около девяти часов вечера, Лихтенбах вышел из своей кареты около бульвара Мало, со стороны заставы. Ночь была светлая. Деревья Булонского леса, посеребренные луной, резко выделялись своими темными массами на светлом небе. Банкир шел быстрыми шагами, испытывая некоторый страх, так как место было пустынно и не совсем безопасно от неприятных встреч. Пройдя несколько десятков метров, он остановился у обвитой плющом решетчатой двери виллы и позвонил. Прошло несколько мгновений, потом совершенно бесшумно открылась низенькая дверь в стене, и из нее с осторожностью выглянула женщина. Это была Милона. Увидав банкира, она тотчас же молча скрылась, и Лихтенбах вошел в сад, простиравшийся вплоть до самого дома.
– Дома госпожа? – спросил Элиас.
– Она ждет вас, – сказала цыганка.
– Прекрасно. А эти господа уже здесь?
– Они здесь уже с час.
Они миновали клумбу цветов, наполнявших благоуханием ночной воздух. Показалось крыльцо. Лихтенбах взошел на него, сопровождаемый служанкой, и очутился в темной передней. Там он отдал Милоне пальто и шляпу, после чего она раскрыла дверь, и Элиас из мрака сразу перешел в хорошо освещенную залу, в которой окна были плотно закрыты ставнями, а занавески спущены. За столом сидели Ганс и Агостини, играя в пикет и попивая грог. На диване полулежа сидела София в изящном белом капоте. Мужчины едва взглянули на вошедшего банкира, баронесса же медленно приподнялась, грациозно кивнула ему и сказала:
– Сядьте около меня. Они заканчивают партию. Как же вы добрались сюда? Я не слышала звука колес вашего экипажа.
– Я оставил его на бульваре Мало.
– О, сколько предосторожностей! Вы не доверяете даже вашему кучеру…
– Я ко всем отношусь с недоверием…
– А если бы какой-нибудь грабитель напал на вас, чтобы проучить за то, что вы ходите одни ночью в этих палестинах?
Элиас немного отвернул боковой карман сюртука, откуда выглянуло дуло револьвера.
– Я поговорил бы с ним на его же языке.
– А, так вы не пускаетесь в путь без предосторожностей!
– Не могу же я позволить убить себя из-за двадцати франков. Это было бы чересчур глупо!
Разговор был прерван восклицанием Чезаро, который в ярости разбросал карты по столу. Ганс посмеивался, делая на листке бумаги быстрый подсчет.
– Дружок, вы мне должны тридцать пять луидоров… Вы проиграли тысячу четыреста очков!..
– Ну как не поверить, что меня сглазили? – проворчал сквозь зубы красавец-итальянец. – С тех пор как этот Марсель Барадье посмотрел на меня, мне решительно не везет, в какую бы игру я ни сел играть.
Он бросил враждебный взгляд в сторону Софии и прибавил:
– Но я сумею положить этому конец!
– Ну-ка тише! – сказал Ганс повелительным тоном, не допускавшим возражений. – Стоит поднимать столько шума из-за пустяков! Слово за вами, господин денежный мешок. Что же, этот иезуит д’Эскейракс повидался с вашими приятелями?
– Да, повидался.
– И что же?
– И встретил полный отказ.
– Отказ в чем? Выражайтесь точнее. Вступить в брак с вашей дочерью или с нами в компанию?
Элиас покраснел. Глаза его сверкнули под опущенными ресницами, но голос его не выдал ни гнева, ни огорчения.
– Отказ и в том и в другом – одним словом, полный отказ.
– Черт возьми! – выругался Ганс. – Что они за дурачье!
– Нет, они поступили очень дальновидно: они хорошо знают, что у них все, а у нас – ничего. А что это так, доказывается тем, что они указали нам на дверь.
– Как вы спокойно принимаете нашу неудачу! – воскликнул граф Чезаро. – Я знавал вас более горячим человеком.
– У меня нет привычки сражаться с ветряными мельницами. Вы меня втянули в глупое и опасное дело, я его бросаю, вот и все.
– После того, как вас порядком пообщипали?
– Совершенно верно, но теперь нужно принять меры. Я уже изменил свой образ действий и сделал соответственные распоряжения на бирже.
– Старый мошенник! Вы, пожалуй, еще наживетесь, в то время как мы всё теряем, – возмутился Агостини, побледнев от злости.
– Если я и наживу тут что-нибудь, то лишь потому, что не так глуп, как вы, умеющие только тратить.
Ганс расхохотался, а так как Агостини все еще продолжал злиться, он схватил его за руки и усадил на место:
– Дружок, наш денежный мешок прав, и он остроумно отбил ваши нападки. Но к чему ссориться из-за неудачи? Это по меньшей мере глупо. Лучше рассмотрим-ка повнимательнее свое положение и все, что можно еще извлечь из него. Прежде всего, что скажет нам богиня красоты? До сих пор она все молчала, но ведь у нее наверняка сложилось какое-нибудь мнение. Итак, начнем с дам, пусть прежде всего выскажется она. Ну, София, мы вас слушаем.
Баронесса встрепенулась, точно ото сна. Она зажмурила свои прелестные глаза, будто желая отогнать от себя какое-то видение, которое неотступно преследовало ее, затем, нахмурив брови, сказала презрительным тоном:
– Я всегда бросаю дело, когда прихожу к убеждению, что оно плохо задумано. Терпеть не могу пытаться поправить то, что испорчено. Вы ведь знаете, что я тогда еще, после вечера, проведенного в Ванве, сказала вам: над этим делом тяготеет злой рок, успеха не будет. В результате вы все-таки достигли цели наполовину: вы знаете состав пороха для военных целей. Последуйте же примеру, который дает вам Лихтенбах. Не гонитесь за деньгами, займемся чем-нибудь другим.
– Да, чем-нибудь другим… – проворчал Ганс. – Хорошо так говорить тому, у кого целы обе руки, а я ведь благодаря ему с одной лишь рукой. Нет, черт побери! Я не хочу так легко примириться с тем, чего лишился. Если бы подобное несчастье случилось с вами, София, вы не так бы заговорили. Это дело стоит мне слишком дорого. Пусть мне заплатят за потерю руки, а до тех пор я не отстану!
– Так в чем же заключается ваш проект? – спросила с нетерпением баронесса.
– О, мой проект очень прост! – оживился Ганс. – Вы, моя красавица, должны возобновить знакомство с Марселем Барадье. Он вас еще слишком мало знает, чтобы не пожелать продолжения знакомства. Дело вполне ясное, и нетрудно привести его к удовлетворительному концу. Пригласите молодого человека сюда как-нибудь вечером. Ему известен секрет производства. Ну так он или добровольно сообщит его вам, или я берусь заставить его силой выдать то, что нам нужно.
Наступило молчание. Руки Лихтенбаха нервно дрожали, физиономия Чезаро выражала свирепую радость. София оставалась бесстрастной.
