Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
Он хорошо знал эту жизнь, он жил ею более двадцати лет. Она была невыносима. И женщина, которую он любил больше всего на свете, его сокровище, его Сусанна, должна опять влачить это тяжелое существование…
А он мечтал окружить ее всеми благами земными… Ее одну любил он в целом мире, любил горячо, страстно, любил всеми силами своего испорченного сердца.
Ему было уже под сорок. То, что переживалось так незаметно, так легко в молодости, становилось теперь невыносимым. И вдруг он, человек уже в летах, человек опытный, одаренный недюжинным умом, человек смелый, бесстрашный должен преклониться перед каким-то выскочкой, молокососом, должен уступить ему место! От этой мысли он никак не мог отвязаться.
«Спрашивается, какую часть вздумается этому мальчишке уделить мне? Попадешь еще в его лапы, будешь плясать по его дудке!»
И как ни раскидывал умом де Марсиа, он неизменно приходил к одному и тому же выводу: прикончить этого наглого мальчишку-пройдоху.
Смерть Фрике снимет с него все тяготы и путы, и он заживет припеваючи со своей преданной Сусанной. Ни старуха, ни девчонка не будут ему помехой, с ними справиться нетрудно. Доминик уж совсем не шел в расчет, а Викарио – человек продажный, его купить всегда можно.
Итак, дело решенное: Фрике должен умереть.
Но ведь необходимо устроить это дело так, чтобы можно было насладиться его плодами, чтобы ничто тому не мешало. Надо обделать все это безнаказанно, обставить преступление так, чтобы все было шито и крыто.
Перебирая разные роды насильственной смерти, де Марсиа останавливается наконец на отравлении. Этот способ представляется ему самым легким, наиболее удобным.
Он предусмотрительно запасается несколькими руководствами по токсикологии и останавливается на цианистом калии, употребление коего широко распространено, так как он – необходимая принадлежность каждого фотографа.
Яд этот употребляется в разных видах. Де Марсиа избрал белый порошок.
Верный Викарио сослужил ему службу и в этом деле.
Он подружился с одним молодым фармацевтом, которого часто встречал в одном игорном доме. Подпоив однажды своего нового приятеля, Викарио выпытал у него без особого труда, где лежит яд, и когда собеседник его заснул, ловкий испанец отсыпал себе известное количество требовавшегося его патрону порошка.
И вот, роковой пакетик этот, это орудие смерти уже в руках де Марсиа. Оставалось только воспользоваться подходящим благоприятным моментом и, до наступления этого момента, зорко следить за гаменом.
Откуда у этого бездомного мальчишки такая смелость, такая самоуверенность? Не рассчитывает ли, не надеется ли он на чью-нибудь поддержку? Надо все это вызнать и хорошенько проследить.
Вполне уверенный в уменье и ловкости Сусанны, де Марсиа поручает ей это дело. Поручение это, на первый взгляд довольно щекотливое, оказывается, однако, очень легко исполнимым.
Мы уже упомянули о том, что Сусанна благоволила к новому знакомцу своего сожителя, с первой же встречи почувствовала к нему какую-то непонятную симпатию. Фрике тоже симпатизировал Сусанне и скоро убедился в том, что женщина эта скорее послушное орудие в руках де Марсиа, чем его сообщница. Он не видел в ней врага, напротив, доверял ей почти как другу. Нередко целые вечера просиживала с ним Сусанна, и он как-то невольно, сам того не замечая, высказывал ей самые свои сокровенные думы, как матери или старому другу.
Однажды разговор зашел о семье, о любви матери к детям.
– Счастливы те дети, которые могут каждое утро обнять свою мать! – с оттенком грусти в голосе проговорил Фрике.
– Счастливы и матери, сохранившие своих детей! – вздохнула Сусанна.
– А у вас не было детей? – полюбопытствовал гамен.
– Нет… У меня был ребенок, но он уже давно… умер.
– Он умер у вас на ваших глазах?
– Нет, он умер у кормилицы, которой был отдан на воспитание. У него было воспаление в мозгу… страшная болезнь, от которой редко выздоравливают. Но что говорить обо мне, поговорим лучше о вас. Вы, кажется, никогда не знали матери?
– Действительно, – рассмеялся Фрике, – другой матери, кроме крестного отца моего, старого майора, мне не суждено было знать. Этот добряк был мне и отцом и матерью. Не будь я человек опытный и знающий, я, право, мог бы подумать, что я появился на свет сам собою, без посредства своих достойнейших родителей. О! у них была, конечно, очень слабая память.
– То есть как? что хотите вы сказать?
– А хочу сказать, что мои уважаемые родители, во-первых, забыли даже признать меня своим сыном, а во-вторых, забыли и то, что сына этого отдали на воспитание. Они бросили меня у кормилицы, потом, вероятно, забыли вносить деньги. Рассеянные, беспамятные люди! Забыли свое собственное детище! ха! ха! ха!
Неприятная дрожь пробежала по телу Сусанны Мулен; слова эти напомнили ей кое-что из ее прошлого.
– Если вам не тягостны воспоминания детства… покинутого детства, – поправилась Сусанна, – расскажите мне кое-что из того, что еще сохранилось в вашей памяти. Мне хотелось бы узнать вас поближе.
– О, история простая, несложная, вся-то в нескольких словах. Я был отдан на воспитание одной бедной деревенской женщине. Добрая кормилица моя была настолько проста, что не спросила даже хорошенько имени тех людей, которые поручили ей ребенка. Она писала всегда в Париж, на имя какого-то Эдуарда. И по этому письму ей сейчас же высылали деньги. Но в один прекрасный день письмо ее осталось без ответа, и денег ей не прислали. Господин Эдуард исчез и не являлся более на почту. Целый месяц продержала меня у себя добрая женщина и наконец решила отвезти в Париж. Она попросила огородника подвезти ее с собой и таким образом хоть не потратилась на дорогу. В улице Сен-Дени, недалеко от рынка, встретила она какого-то господина, который, приласкав меня, разговорился с нею. Он жаловался ей на то, что у него нет сына, говорил, что всегда ужасно хотел иметь мальчика, а судьба послала ему девочку, стал расспрашивать обо мне и узнал, что она привезла меня в Париж для того, чтобы возвратить родителям, но что все ее старания разыскать господина Эдуарда оказались тщетными. Все смеялись над простотой бедной женщины, искавшей по всему Парижу какого-то господина Эдуарда, и она была в отчаянии, не зная, что со мной делать, куда меня девать.
Она не скрыла от доброго господина и того, что уже несколько месяцев не получала ни сахару, ни мыла, и объявила, что намерена отдать ребенка первому попавшемуся полицейскому комиссару.
Старый господин слушал, слушал и наконец так расчувствовался, что прослезился, и тут же решил взять меня к себе. Господин этот и был тот самый добряк Лефевр, который вспоил, вскормил и вырастил вашего покорного слугу. Он был моим крестным отцом, моим попечителем и воспитателем и заботился обо мне как о родном сыне.
