Дороти Сэйерс - Где будет труп
Гарриет упомянула теорию миссис Лефранк о том, что Алексис покончил с собой из-за провала неведомых, но важных «спекуляций». Миссис Уэлдон теорию отвергла.
— Да разве это могло для него что-то значить, моя милая? Поль прекрасно знал, что после свадьбы я перепишу на него свои деньги, за исключением, конечно, небольшого содержания для Генри. Конечно, так-то Генри получил бы все, и я боюсь, что он расстроился, когда услышал, что я выхожу замуж, но, понимаете, он не имел права обижаться. Отец оставил ему очень неплохое состояние и всегда внушал, что он не должен ничего у меня просить. В конце концов, я была еще совсем молода, когда овдовела, а Джордж — он был, не стану врать, очень справедливым человеком: всегда говорил, что я имею полное право тратить отцовские деньги, как захочу, и снова выйти замуж, если пожелаю. И я дала Генри взаймы кучу денег, которую он так и не вернул. После помолвки с Алексисом я сказала Генри, что передам в дар все, что давала ему в долг, и завещаю проценты с капитала в 30 тысяч фунтов, а сам капитал достанется детям Генри, если они у него будут. А не будет — деньги отойдут Полю, если тот переживет Генри, ведь Поль был моложе.
— А все остальное вы собирались переписать на мистера Алексиса?
— Почему бы и нет? Детей-то у меня больше уже не будет. Но Полю эта идея не нравилась. Он говорил — это было так очаровательно и так нелепо, — он говорил так: «Что тогда с тобой станет, если я сбегу и брошу тебя?» Нет, я собиралась поступить по-другому. Я хотела передать Полю после свадьбы 30 тысяч фунтов. Это были бы полностью его деньги — я не хотела, чтобы мужу приходилось спрашивать моего разрешения, если ему вздумается иначе разместить капитал и тому подобное. После моей смерти Генри доставался доход с других 30 тысяч и деньги на погашение долгов, а Полю — все остальное, что составило бы примерно 100 тысяч, включая его собственные 30. Понимаете, Поль мог бы снова жениться и завести детей, ему были бы нужны деньги. Не вижу тут никакой несправедливости, а вы?
Гарриет подумала, что можно многое сказать по поводу завещания, по которому единственному сыну достаются проценты с 30 тысяч с возвратом к молодому отчиму, а отчиму — в три раза большая сумма в полное распоряжение. И к тому же предполагаемая семья сына оказывается в гораздо худшем положении, чем столь же предполагаемые дети отчима от его предполагаемой новой жены. Но все-таки это были деньги миссис Уэлдон, а Алексис хотя бы не разрешил ей совершить огромную глупость и отдать ему все до последнего фартинга. Одна фраза привлекла внимание Гарриет, и она к ней вернулась.
— Я думаю, для этого решения вам понадобился весь ваш здравый смысл, — сказала она, не уточнив, хватило ли его. — И если ваш сын склонен к расточительству, пусть уж лучше он распоряжается только процентами. Так у него всегда будет кусок хлеба. Полагаю, в обновленном завещании вы оставили этот пункт неизменным?
— Да, да. То есть я так обязательно сделаю. Должна признаться, что до сих пор относилась к этому немножко небрежно. Так и не написала завещания. Я всегда отличалась таким крепким здоровьем! Но, конечно, это нужно сделать. А то все время откладываю.
Старая история, подумала Гарриет. Если бы все составленные в уме мудрые завещания оформлялись по закону, на свете было бы меньше состояний, пущенных по ветру наследниками. Умри миссис Уэлдон завтра, в единоличном распоряжении Генри окажется что-то около 130 тысяч фунтов.
— Знаете, на вашем месте я бы составила завещание. Даже самого молодого и здорового человека может сбить машина.
— Да, да. Вы совершенно правы. Но теперь, когда бедный Поль умер, я чувствую, что у меня нет на это сил. Это было бы важнее, если б Генри был женат и имел детей, но он говорит, что не собирается жениться, а если так, деньги будут его целиком и полностью. У меня теперь никого нет, кроме него. Но, моя дорогая, я, боюсь, вас утомила всей этой болтовней. Вы спрашивали про моего бедного Поля, а я увлеклась и стала вам рассказывать про все эти глупые частности. Я только хотела сказать, что Поль просто не мог переживать из-за спекуляций. Он знал, что скоро у него будет много денег. К тому же трудно спекулировать, не имея капитала, — справедливо заметила миссис Уэлдон. — Деньги плодят деньги, как говаривал мой знакомый биржевой маклер, а Полю просто не с чем было начать. Да он и не знал ничего о биржевых спекуляциях, я уверена. Он был слишком романтичен и оторван от жизни, бедненький.
«Может, и так, — сказала себе Гарриет. — Но сумел подкатиться к той, у кого деньги есть». Она была удивлена. «Богатый» — понятие относительное. Она думала, что миссис Уэлдон располагает, скажем, тремя тысячами в год. Но если ее деньги хорошо вложены — а по ее словам выходило именно так, — то у нее по крайней мере вдвое больше. Голодранцу вроде Алексиса простительна женитьба на 130 тысячах фунтов, сколь бы ни пришлось поступаться удобством и самоуважением. Да собирался ли он вообще жениться? А с другой стороны, если он решил увильнуть и уехать за границу, какая чудовищная угроза или, наоборот, лакомая приманка могла заставить его променять столь блестящую перспективу на гораздо более тусклое сияние трехсот соверенов, хоть бы и чистого золота?
А Генри? Даже после вычета налога на наследство 130 тысяч — недурная сумма, люди убивали за меньшее. Но о состоянии дел Генри обещал узнать лорд Питер. Гарриет осознала, что миссис Уэлдон что-то говорит.
— Какое необычное лицо у этого месье Антуана, — сообщила она. — Кажется, он милый юноша, хотя, уверена, здоровье у него слабовато. Вчера он очень по-доброму говорил со мной о Поле. Похоже, он был к нему очень привязан, так искренне горевал.
«О, Антуан!» — с упреком подумала Гарриет. Но тут же вспомнила сумасшедшую мать и слабоумного брата и вместо этого подумала: «Бедный Антуан!» Все это было ей неприятно.
— Хорошо лорду Питеру, — проворчала она про себя. — Он никогда ни в чем не нуждался.
Она не смогла бы объяснить, при чем тут лорд Питер, но баловни судьбы, несомненно, раздражают окружающих.
Между тем сей своенравный отпрыск благородного рода старался не терять времени даром. Он торчал в полицейском участке и донимал инспектора. Стали поступать доклады о Шике. Пока что все они полностью подтверждали его слова. В Уилверкомб он приехал, как и говорил, из меблированных комнат в Сигемптоне и на указанном поезде, а теперь мирно жил в дешевой комнате в Уилверкомбе, с незнакомцами не встречался и не выказывал ни малейшего желания скрыться. Накануне полиция привезла его в Сигемптон, и Фортун опознал его как человека, которому недавно продал бритву Эндикотта. В течение нескольких часов удалось установить его перемещения за последние несколько недель. Вот они:
