Колин Декстер - Драгоценность, которая была нашей
Несмотря на большое удовлетворение, которое он испытал, найдя нужные данные, Диксон не видел в своём рапорте ничего особенно выдающегося, что могло вызвать на лице Морса такое торжествующее озарение, когда в 14.45 он знакомился с рапортом.
Задание, которое определил для самого себя сержант Льюис, по его мысли, должно было быть весьма мудрёным предприятием. Но даже и здесь боги, казалось, отнеслись благосклонно к задуманному Морсом. Досточтимый персонаж, известный под названием помощник коронёра[18], изъявил готовность пожертвовать, в достойных рамках, своим временем, если это действительно послужит делу Правосудия. И всё же у них двоих ушло более двух часов, чтобы собрать материал, в отношении которого Морс с такой уверенностью сказал, что он обязательно будет найден.
И он был найден.
Но самой трудной и утомительной оказалась работа, которую должны были выполнять девушки на телефонах, они сделали десятки и десятки трансатлантических звонков, — не слезая с телефона всё утро, весь день, первые вечерние часы вторника, — звонков по номерам, где получали новые номера, звонков друзьям, которые переадресовывали их к другим друзьям или коллегам, звонков из одного полицейского подразделения в другое, из одного штата США в другой, звонков по поводу документов, которые отсылали к следующим документам… и так далее, и так далее.
— А нельзя с этим немного повременить? — усомнился суперинтендант Стрейндж, заглянув к ним на минутку в середине дня. — Подождать до завтра?
Но Морс был человеком, который не успокоится, пока не докопается до корня, не успокоится на мысли, что докопаться можно завтра, а не немедленно. В кроссворде из «Листнера» остаётся неугаданным одно-единственное слово, и он напрягается до посинения, заставляет свои мозговые клеточки шевелиться на пределе, пока не отыщет это проклятое слово. Завтра было для его ума слишком далеко, так долго ждать последнего доказательства он просто не мог, с того самого момента, как Льюис — удивительный Льюис! — от нечего делать упомянул абсолютно не имеющую отношения к делу заметку в «Оксфорд тайме», его мозг пришёл в необыкновенное возбуждение и всё это время работал как часы.
Ох уж эти имена!
Морс сам добился ареста мистера Эдварда Стрэттона сразу же после того, как тот сошёл с трапа самолёта в Нью-Йорке, и потом сорок шесть минут шесть секунд, как зафиксировано недавно установленным счётчиком в недавно оборудованной комнате для телефонов в Сент-Олдейте, разговаривал с вышеупомянутым Стрэттоном. Но даже скряга Стрейндж не очень-то и ворчал по поводу цены, которую пришлось заплатить за потрясающую информацию, полученную Морсом.
Морс сам в 20.30 вечера дал полный отбой. Он не стал рассыпаться в благодарностях перед подчинёнными за всю ту огромную работу, которую они сумели проделать в этот необыкновенно длинный день, но только потому, что ему всегда было трудно выражать свои задушевные чувства. Тем не менее он вернул в сейф управляющего «Рэндольфом» не все паспорта туристов, три паспорта остались у него, несмотря на то что управляющий специально подчеркнул, что считает своей обязанностью позаботиться, чтобы паспорта были вручены их владельцам, где бы они сейчас ни находились.
В девять вечера Морс, за весь день не взявший в рот, как это ни поразительно, ни капли пива, уже шагал через Корн-маркет к «Рэндольфу», чтобы зайти там в «Чаптерс-бар». В жизни Морса отмечено немало случаев, когда он должен был выпить, чтобы легче думалось. Однако случалось (как сейчас), когда он должен был выпить исключительно потому, что ему хотелось выпить. Даже более того, он оставил «ягуар» на полицейской стоянке, чтобы можно было выпить как следует.
И он выпил — в охотку, с удовольствием и жадностью.
Через полтора часа, сидя на высоком табурете у стойки бара, он опустил глаза и увидел рядом со своей рукой, лежавшей на стойке, красиво наманикюренную руку, почувствовав одновременно мягкое прикосновение к своему плечу полной груди.
— Могу ли я угостить вас, инспектор? — Голос чуть с хрипотцой, чуть-чуть невнятный и более чем чуть-чуть волнующий.
Морсу не было нужды оглядываться. Он проговорил:
— Лучше угощу вас я, Шейла.
— Нет, я настаиваю.
Она взяла его за руку, нежно прижала её к себе, потом прижалась губами — такими сочными и такими жаркими! — к щеке, наспех, кое-как выбритой четырнадцать часов тому назад.
В этот момент Морсу не хотелось говорить. День, который вот-вот уже подойдёт к концу, был одним из самых замечательных из всех, что он пережил, — кража, убийство, связь между кражей и убийством, да, всё это перестало быть тайной. Ну, почти перестало. И раскрыл эту тайну он сам. Он не обошёлся без помощи, да! Ему помогали доводить до ума детали, перечёркивать семёрки и ставить точки над i. Конечно, помогали. Но общую картину видел он, факты анализировал он и решение нашёл он, сам.
Своё.
— Что это вы делаете здесь? — поинтересовался он.
— Ежегодный вечер танца. Литературное и философское общество. Тоска зелёная!
— Вы с партнёром?
— На такие вечера не приходят без партнёра.
— Ну и?..
— Ну и он прилип ко мне, буквально повис во время вельветы.
— Вельветы? Господи! Ведь и я когда-то танцевал вельвету…
— Никто из нас не становится моложе.
— И вам вовсе не хотелось, чтобы он… вам это не понравилось?
— Я хотела выпить. Потому-то я и здесь.
— И вы сказали ему… — … гуляй.
Теперь Морс посмотрел на неё — наверное, по-настоящему в первый раз. На ней было чёрное, до колен, платье, державшееся на плечах на тоненьких, не толще ботиночного шнурка, бретельках, чёрные чулки, обтягивавшие потрясающе стройные ноги, и туфли на очень высоком каблуке, благодаря которым она оказалась дюйма на два выше Морса, когда тот встал и предложил ей свой табурет. Он улыбнулся, и в его улыбке можно было прочитать тепло и понимание.
— Вас что-то радует, — проговорила она. — Вы выглядите таким счастливым.
Но Морс в глубине души знал, что он вовсе не счастлив. За последний час его затуманенный алкоголем мозг напомнил ему, что расследование неизбежно влечёт за собой и дальнейшие шаги: преступник должен предстать перед судом, и нужно добиться его осуждения за совершённые им грехи (или преступления?), а затем засадить его за решётку, возможно на всю оставшуюся жизнь, и там он никогда уже не сможет справить нужду так, чтобы за этим деликатным, глубоко интимным действием не наблюдали чужие глаза, чтобы никто не обыскивал его, не старался унизить. (Да, да, правильно, речь идёт о нём, существе мужского пола.) — Я не испытываю счастья, — возразил Морс.
