Джон Карр - За красными ставнями
Даже Билл, поколебавшись, уставился в пол. Испуг Полы сменился разочарованием, чреватым слезами.
— Вы… вам не нравится? — пролепетала она.
Билл поднял голову:
— Это великолепно, сокровище мое! Но…
Положив руки ей на плечи, он осторожно повел ее в ванную, где теперь было темно, и попытался закрыть ногой дверь, преуспев лишь отчасти, но это его не заботило. Он обнял Полу, и ее голова опустилась ему на плечо.
— Повторяю, ангел, — нежно заговорил Билл, — ты выглядишь чудесно! Я никогда не видел тебя такой прекрасной! Ты как красавица из пьес Бена Джонсона,[97] как видение Елены Фаусту,[98] как описание Поупом…[99]
Руки Полы обвились вокруг него, и он почувствовал, как она дрожит.
— Но это платье делает меня лучше и в моральном отношении! — Пола не обращала внимания на «уэбли» 45-го калибра, больно царапающий ее.
— Но, сокровище мое, ты не можешь идти в Казбу в туфлях на высоком каблуке и вечернем платье — даже если ты наденешь сверху пальто, тебя заметят с двадцати ярдов. — Билл ухватился за удобную возможность. — Почему ты вообще должна идти с нами?
— Потому что я люблю тебя, — сдавленным голосом ответила Пола.
— Это не аргумент! — Билл, поняв, что применяет неверную тактику, поспешно добавил: — Я имею в виду, это не причина, чтобы подвергать себя риску. Почему бы тебе не остаться здесь?
— Нет!
Билл приподнял ее голову и поцеловал так крепко, что оба едва не свалились в ванну. Сочетая ласки с потоком цитат, эпиграмм и похвал ее красоте, он почувствовал, что Пола обмякла и почти забыла о своем разочаровании по поводу платья.
Трое мужчин в комнате притворялись, что ничего не слышат. Полковник задумчиво смотрел в потолок. Альварес с блестящими глазами, очевидно, запоминал каждую фразу Билла, чтобы впоследствии использовать ее, обращаясь к Морин. Только Г. М., злой как черт, бурчал, что терпеть не может «тисканье», с которым ему приходится постоянно сталкиваться.
— Что значит «тисканье»? — шепнул полковник.
Но Альварес, как ни странно, тоже не был знаком с этим термином.
И тут Г. М., которому очень нравилась Пола, хотя он ни за что бы в этом не признался, произнес явную ложь. Он перевел «тисканье» кратким, хорошо известным словом, которым можно было описать занятие любовью в ultima Thule,[100] но которое никак не соответствовало этому куда более мягкому термину. Глаза Дюрока и Альвареса округлились.
— Cre nom![101] — не без почтения прошептал полковник.
Вскоре Пола вышла из полуоткрытой ванной, поправляя волосы. К ее чести, она ни на кого не бросила сердитый взгляд, а, напротив, искренне улыбалась и даже напевала, подбирая слаксы, джемпер, сандалии и легкое пальто, после чего вновь скрылась в ванной.
Билл, выйдя следом, выглядел виновным, как персонаж Ньюгейтского календаря.[102]
— Еще полминуты, и она… э-э… оденется как надо, — пробормотал он.
Альварес исподтишка хлопнул его по спине. Но настроение полковника Дюрока вновь изменилось к худшему.
— Еще полминуты, еще полминуты, — огрызнулся он, словно начиная декламировать стихи о Легкой бригаде.[103] Подойдя к окну, он выглянул наружу. — Уже совсем темно, и мы теряем время! Если Колльер уже сбежал…
И тут зазвонил телефон.
Находясь рядом со столиком у изголовья кровати, полковник схватил трубку.
— Алло! Перес?.. Что-что? Нет-нет, он здесь! — Дюрок протянул трубку Альваресу.
— Морин! — воскликнул Альварес. — Я не думал, что это возможно! Она в лечебнице, в отдельной палате, под действием успокоительного, но, слава богу, вне опасности… Спасибо, сэр… Да?
— Это вы, Альварес? — осведомился голос по-английски.
— Да. Кто говорит?
— Марк Хэммонд, — ответил голос. — Я подумал о том, что говорил вам сегодня о Колльере как о боксере, и сам просмотрел его «послужной список». В полицейском участке сказали, что вы, вероятно, в «Минзехе». Вас это по-прежнему интересует?
— Еще как!
Голос Хэммонда, хотя и не громкий, был настолько четким, что все в комнате слышали каждое слово.
— Я говорил вам, что он уже далеко не в лучшей форме, — продолжал Хэммонд. — Но кое-что я забыл. По моей информации, он годами не надевал перчатки. Понимаете?
— Да.
— У него наверняка замедленные реакции — физические и умственные.
Пола, не многим менее ослепительная в желтом свитере, черных слаксах и шерстяном коричневом пальто, наброшенном на плечи, бесшумно вышла из ванной.
— Не бери сумку, — шепнул ей Билл. — Положи все, что тебе нужно, в карманы пальто. Ш-ш! Я хочу послушать!
— А что вы узнали нового? — спросил Альварес.
— Одну-две вещи, — ответил четкий голос. — Колльер держит правую руку слишком низко, и у него слабовато с хуком левой.
Все увидели, как блеснули в улыбке зубы коменданта.
— Вы можете наносить ему сколько угодно ударов безрезультатно, кроме одного — в живот чуть выше пояса. Это стоило ему проигрыша в пяти схватках. У вас против него примерно сорок шесть шансов из ста. Но помните: он высоко держит левую руку, предохраняясь от кросса правой, а его удар может быть смертельным. Удачи и доброй ночи.
— Спасибо. — Альварес положил трубку.
Почти сразу же телефон зазвонил снова. Трубку снова схватил Дюрок.
— Это меня! — заявил он, и был прав. В течение нескольких минут в трубке слышалась неразборчивая испанская речь. Потом Дюрок положил трубку и выпрямился, слегка побледнев. — Колльер в ловушке! — сообщил он. — Они перекрыли все выходы, а он в доме. Комендант!
— Да, сэр?
— Забудьте о боксе. Можете добыть мне Колльера?
— Да, сэр, — ответил Альварес так хрипло, что ему пришлось прочистить горло.
— Избитым вдребезги, — пробормотал Билл.
— Отлично! Маленькая леди готова. Я последую за вами в вестибюль. Удачи.
— Вам нечего бояться, миссис Бентли, — шепнул Альварес на ухо Поле.
— Но я не боюсь! — запротестовала она. — Разве Билл не со мной?
Билл отвернулся, закусив губу. Альварес с улыбкой похлопал Полу по спине. Г. М. в черчиллианском котелке выключил свет. Полковник Дюрок открыл дверь.
Колльер — или ничего!
Глава 15
Они поднимались по крутой узкой каменной лестнице, по бокам громоздились грязные белые стены. Свет и шум Литл-Сокко оставались за аркой внизу. Впереди на них надвигался таинственный сумрак Казбы. Некоторые говорят, что Казба не опасна, но и они считают ее непредсказуемой. То, что кажется зловещим, может быть безвредным, а то, что выглядит невинным, на поверку может оказаться хуже королевской кобры.
