Джемма О’Коннор - В поисках прошлого
Знала ли она, что в саду тогда был кто-то еще? Задавая себе этот вопрос, я уже понимал, что нет. У меня было перед ней преимущество: поскольку я был глух, меня нельзя было отвлечь звуками, я все видел. И обоняние у меня всегда было острое. А вот как быть с Трапом? Я едва мог о нем думать. Вместо этого вспоминал ботинок, который тяжело опустился мне на лодыжку, ладонь, что схватила меня за поврежденную руку, так, что плечо пронзила острая боль, даже в голове отдалась. На секунду я увидел себя маленьким мальчиком, испуганным, плачущим, вырывающимся, а сломанная рука болтается как неживая и бьется мне о бок… Крепко зажмурив глаза, я попытался вообразить себе тот грязный ботинок. Коричневый ботинок с прошивкой по боку. Коричневый ботинок, такие носил мой отец, шнурки все в засохшей грязи. Отвороты брюк тоже испачканы. И тут я ощутил запах его одеколона и совсем перепугался. Отец-то как попал в этот проклятый сад? Может, он за мной гнался? Значит, снова будет бить…
Мысль о сломанной руке почему-то страшно меня беспокоила. И я никак не мог понять, в чем тут дело. Всегда знал, что кисть сломана еще в детстве, потому-то она и сейчас слабая. Но мне говорили, что несчастный случай произошел, уже когда мы уехали из устья реки, незадолго до того, как родилась Кэти-Мей. Что за несчастный случай? Я помню, как лежал в больнице, помню доктора со стетоскопом на шее, стоявшего в ногах моей кровати. Он дал мне послушать, как бьется мое сердце, и сказал, что рука срослась неправильно и надо будет ее «вправить» снова. Доктор был толстый, с широким лицом и весь прямо-таки сиял. А я смотрел на его полные ярко-красные губы. «Считай от десяти до одного, — велел он. — Умеешь считать в обратную сторону?»
Когда я открыл глаза, первое, кого я увидел, была Кресси — она сидела на краю постели и улыбалась Фрэнку. А тот обнимал ее за плечи. Впоследствии это превратилось в семейную легенду — как я сломал себе руку, свалившись с яблони возле нашего коттеджа. Слово «вправить» раньше было мне непонятно, но теперь я знал, что это значит. Я медленно перебирал все, что тогда произошло. В первый раз я сломал себе руку именно в ту ночь — вот почему я не мог тогда ею двигать.
Мое детство было как немое кино: если человек не смотрел прямо на меня, я не мог понять, что он говорит. Но я всегда очень быстро распознавал, когда что-то шло не так или возникала какая-то угроза. У меня и теперь сохранилась эта способность. Как только отец собирался меня ударить, я тут же нырял в сторону, за секунду до его удара. Мама так не могла, не успевала или, может быть, принимала на себя удары, предназначавшиеся мне. В ту проклятую ночь нам влетело обоим, но у меня осталось ощущение, что главной целью нападения был я. Но вот что его спровоцировало?
Я перенесся обратно в «рейнджровер» и стал медленно перематывать этот мысленный фильм назад.
Вот мы в лодке, я вместе с Трапом. Мама куда-то уехала, за мной присматривает старик. Мы сделали уроки, а потом я прошу его сплавать со мной поглядеть на тюленей. Сначала он не хочет, но я знаю, что если не отстану, то он в итоге сдастся. И он сдается, — точно помню, что мы с ним были в лодке.
Солнце сияет, окрашивая горы в пурпурный цвет. Мимо проплывает Фрэнк в своей маленькой смешной парусной лодчонке, он сидит, сложившись пополам, как большой черный журавль. Я смеюсь и машу ему рукой, он машет в ответ. Рядом проносится катер, и нашу лодку едва не переворачивает волной. Мы гребем, проплываем мимо сада, где стоит та женщина. Она машет нам и смеется. Трап какой-то грустный, удрученный. Женщина показывает на меня и снова смеется. Потом появляется еще одна женщина, нет, девушка — она бежит по склону вниз. На ней длинное белое платье, и волосы у нее тоже белые. Но не такие белые, как платье.
Возле скал мы стоим совсем недолго, наблюдаем за тюленями. На обратном пути мимо нас проплывает «Азурра», яхта отца — она идет в море. От нее поднимается высокая волна, расходящаяся за кормой, и нас здорово раскачивает. Я слежу за волной, и тут что-то привлекает мое внимание. Та женщина и ее подруга в белом платье уже на яхте вместе с отцом, а с ними еще один мужчина. Трап касается моего плеча и показывает туда, где Фрэнк пытается справиться со своим парусом. Отвлекает мое внимание, надо полагать, но я ощущаю, что старик боится чего-то. Или кого-то?
Следующая картина: гораздо позднее, солнце уже садится, и теперь я в машине с мамой — мы несемся по шоссе в Данкреа. Она всегда быстро ездит. Вот она показывает мне на заправочную станцию. И заворачивает туда слишком быстро, так что чуть не врезается в большую черную машину, стоящую возле колонки. Из нее выпрыгивает водитель, и я вижу, что это мистер О’Дауд, который иногда выходит на яхте в море вместе с отцом. Он в ярости. Мама выбирается из машины и идет поговорить с ним. Я вылезаю вслед за ней. Они склоняются друг к другу над задним бампером, голова к голове.
И тут у меня вдруг забилось сердце. Я понял, что сейчас увижу. Я сел прямо и скрестил руки на груди, раскачиваясь взад-вперед: вспомнил, как впервые увидел Алкиону.
Девушка в белом платье вылезает из машины мистера О’Дауда и бежит ко мне. Мистер О’Дауд выпрямляется, что-то говорит моей матери. Я разбираю только одно слово «дама». Он смотрит на меня, потом на эту девушку. Я думаю, что это ее имя. Дама. Мы все еще стоим там, не двигаясь. Всякий раз, когда он поворачивает голову, мне кажется, что это занимает несколько часов. Он смотрит на меня, потом на нее, потом снова на меня. Раз, другой, потом поворачивается к маме, ухмыляясь, как обычно. Я стою с ней рядом, так что мне отлично видно его лицо, но, хотя я слежу за его губами, все равно не могу понять, что он говорит. Что-то про эту девушку, так мне кажется.
Когда мы приезжаем домой, отец разговаривает по телефону. Мама отводит меня наверх и укладывает спать, но я не засыпаю. Все думаю про девушку в белом. Потом вылезаю из постели и спускаюсь вниз.
Вот я в кухне, в пижаме, с игрушечным медведем в руках. Родители сидят за столом, друг против друга. У отца в руке бокал красного вина. На нем темно-синий свитер и светло-коричневые вельветовые брюки. Одна его нога лежит на стуле, и коричневый ботинок оставляет на сиденье грязные следы. Он улыбается маме. Пока я спускался вниз, все время повторял: «Да-ма, да-а-ма, да-а-а-ама, да-а-а-ама. Па-а-а-апа», — я хотел, чтобы он и мне улыбнулся. И сказал, что я умный, уже умею говорить. «Па-апа, я видел даму!» Все у меня получилось. Вот сейчас он мне улыбнется. Но его лицо вдруг все перекашивается. Отец швыряет бокал в маму. Она вскакивает на ноги, рот широко открыт. «Беги, Гил!» Раскидывает руки в стороны, ладонями вперед, словно отталкивая от себя воздух. «Беги, беги!» Я лечу через всю кухню и ударяюсь лицом о гладильную доску. Мама лежит на полу рядом со мной. Я смотрю сквозь прижмуренные веки и вижу, как отец поднимает ногу, обутую в тяжелый коричневый ботинок, и этот ботинок бьет ее по голове. Он продолжает пинать ее.
