Николас Мейер - Учитель для канарейки
Когда шум стих, к своему удивлению, я услышал над собой чьи-то голоса. Я открыл глаза и увидел голубое небо. Цезарь радостно фыркал.
— Черт возьми! — донеслось сверху. — Три месяца работы, и все зазря!
17. Diminuendo
Сестры милосердия в госпитале Сен-Сюльпис перемещаются поразительно тихо. Облаченные в свои серые одеяния, платки и гигантские накрахмаленные головные уборы, они совершенно беззвучно скользят по нескончаемым коридорам, как если бы под подолами у них скрывались хорошо смазанные колесики. Они, как по волшебству, появляются там, где они нужны, и их безмятежные и в то же время исполненные торжественности улыбки молчаливо вещают о чудесах веры. А потом эти образцы милосердия спокойно удаляются с тихим шелестом. Я чувствовал, что полицейские не отходили от моего ложа, жаждая возобновить знакомство со мной. Меня первым должны были выписать из госпиталя. Я был весь черен от ушибов, словно месяц провел в мясорубке, и пальцы мои были разодраны в клочья осколками стекла, так что в обозримом будущем мне приходилось оставить всякие надежды вернуться к профессии скрипача. Однако, несмотря на перенесенные страдания, я отделался довольно легко. Какие удары доводится переносить нашим хрупким телесным оболочкам, Уотсон! Я вижу, вы качаете головой, поражаясь их стойкости. И этим слабым телам еще как-то удается сохранять наши трепещущие души!
В этот раз не осталось никаких сомнений в том, что случилось с телом Фантома. Извлекая тела шести алжирских землекопов, засыпанных при обрушении тоннеля, члены префектуры и рабочие аварийной службы обнаружили заодно труп несчастного, который так долго вел фантастическую и беспокойную жизнь в недрах земли.
Как же я не узнал в этом упорном стуке отбойные молотки и паровые экскаваторы, работавшие на улице Скриба?
Рана виконта была не слишком опасна, однако юноша потерял много крови, и ему был необходим постельный режим. Доктора рассчитывали на крепкое здоровье молодого организма и хороший аппетит, которые должны были вскоре обеспечить ему полное исцеление. Психическое же здоровье, в какой-то момент оказавшееся под вопросом, восстановил вид создания, значившего для него более всего в этом мире. Кристин часами сидела у его койки, не выпуская его руку, даже когда он спал. Ее собственное душевное состояние пришло в норму при одном его прикосновении, и так они и продолжали цепляться друг друга, словно связанные неразрывной пуповиной взаимной поддержки.
Только через несколько дней я получил возможность снова повидать их. До тех пор мне пришлось провести немало часов в обществе инспектора Мифруа из префектуры, отличавшегося упорством гончей, преследующей добычу.
— Будьте любезны начать с самого начала, мсье, — потребовал он. — И ничего не пропускайте, — и сделал знак секретарю, уже державшему перо наготове.
Мне ничего не оставалось, Уотсон, кроме как рассказать ему большую часть всей этой истории. Услышав мое имя, он широко раскрыл глаза и скептически уткнул подбородок в воротничок, я видел, что он готов спорить, однако вскоре мне удалось развеять его сомнения. Телеграмма Майкрофту в Форин Офис и разнообразные другие гарантии, наконец, убедили его в истинности моей личности, и, пусть не без труда, мне удалось уговорить его не разоблачать легенду моей мнимой смерти. Я не делился с ним рассказами о своих приключениях до прибытия в Париж, ограничившись описанием курьезных событий, произошедших с момента моего вступления в оркестр Оперы. После обнаружения тела Ноубоди он перестал пытаться подвернуть сомнению мой рассказ, дополненный теперь до определенной степени свидетельством Понелля, подкованность которого в данной области нам очень пригодилась. Этот молодой человек — как и упрямец Бела, и весь остальной оркестр — теперь был твердо убежден, что мое назначение в Оперу все-таки состоялось по инициативе властей.
— Значит, все-таки, вы говорили правду! — воскликнул он, когда мы пили по последней чашке кофе, завершая очередную встречу.
— Привычка, знаете ли, — солгал я.
— Если вам интересно, склеп Гарнье залатали, — он сдержал ухмылку. — Можете не сомневаться, тот наш поход я не забуду до конца своих дней!
— Мне будет не хватать вас, Понелль.
— А я, было, начал привыкать к вашему непривычному стилю игры, — вздохнул Бела, не понявший ни слова из упоминания о склепе Гарнье. Боюсь, если бы он понял, о чем идет речь, осудил бы нас обоих как святотатцев. — Нам будет жаль расстаться с вами, Сигерсон. Кажется, даже у старого Леру возникла к вам слабость.
— Да и у меня к нему.
И это, между прочим, была чистая правда. Было что-то такое в том, как держал себя мэтр во всей этой истории, что я не мог им не восхищаться. Его кредо, простое, неизменное и единственно правильное, при всех тяжелых обстоятельствах, отличалось некой чистотой, которая извиняла многие его тиранические замашки. Он был действительно великим дирижером. В противном случае едва ли к его манере впадать в крайности относились бы столь снисходительно.
Мифруа — все еще в боевом настроении — вместе со стенографом сопровождал меня в госпиталь, где мы застали влюбленных практически в тех же позах, в каких я оставил их — юный виконт все еще спал, а его возлюбленная не выпускала его руку.
— Кристин, это инспектор Мифруа из префектуры.
— Добрый день, мадемуазель. В состоянии ли вы рассказать нам о тех испытаниях, которые вам довелось пережить?
Она с беспокойством взглянула на меня.
— Вы, наверно, думаете, что я слишком доверчива, мсье.
Я улыбнулся.
— Ни в коем случае, — я указал глазами на инспектора, и Кристин кивнула.
— Дело было так, мсье. В тот вечер я пришла в Оперу, собираясь выступать. Мсье Сигерсон, — я с облегчением отметил, что Мифруа не собирается ее поправлять, — убедил меня выступить, объяснив, что мой благодетель… — она понизила голос, заговорив неуверенным шепотком, и на лице ее отразилась печаль, — будет вынужден проявить себя, и этим я помогла бы силам… — Кристин снова замолчала в нерешительности, как будто раздумывала, что за силу представляли мы собой.
— Света, — мягко подсказал я. Она слегка качнула головой, принимая мое определение, — схватить его. Бедный Никто! — Кристин вздохнула.
— В каком смысле, Никто? — переспросил Мифруа.
— Так он называл себя, мсье.
Мифруа изумленно мигнул, но не стал отвлекаться от своих обязанностей.
— Продолжайте, пожалуйста, мадемуазель.
— Как и велел мсье Сигерсон, я не входила в свою гримерную до самого выхода на сцену. Я ждала своего выхода за кулисами, когда вдруг услышала пение Ноубоди, и едва не упала в обморок от одного звука этого голоса. Я думала, что прямо сейчас умру. В мире нет — вернее сказать, не было — голоса, способного сравниться с этим. Рядом со мной стояла табуретка помощника режиссера, я так и упала на нее и зажала руками уши, чтобы не слышать… это… — она помолчала, ища подходящее слово, потом беспомощно пожала плечами, — эти невозможные звуки, — она кашлянула, прочищая горло. — Потом он ушел со сцены с левой стороны, и мне стало легче. Я знала, что он растворится в стенах Оперы прежде, чем кто-либо догонит его, и это успокаивало. Головокружение ослабло. Пока звучал Пророк, я заставила себя встать и пройтись. Потом занавес поднялся, подошла моя очередь, я была испугана, но сосредоточена на своем выступлении. Я вспомнила все, чему он учил меня… — только сейчас Кристин осознала это, и в голосе ее отразилась ирония. — И я пела, как пела всегда — только для него одного, — на глазах у нее выступили слезы, но она решительно сморгнула их. — Вы были правы, мсье Сигерсон. Музыка поддержала меня.
