Николас Мейер - Учитель для канарейки
— Виконт! Рауль! Позовите Кристин еще раз. Давайте же, как раз стало тихо! Зовите ее! Попросите описать комнату. Сколько там дверей?
Он не слышал меня.
— Лейтенант де Шаньи, вы получили приказ!
Командирский тон помог там, где были бессильные мягкие уговоры. Обучение в Ecole Naval дало себя знать, и юноша вскочил, подчиняясь приказу вышестоящего офицера.
— Кристин!
— Рауль! Любимый!
— Кристин! — отчаянно закричал юноша. — Между нами нет двери? Ты не можешь найти… — их разговор прервал громкий лязг и крик.
— Рауль!
— Так! — взвыл ужасный голос. Кристин вскрикнула.
Снова хлопнула дверь, мы ждали, юный виконт трясся, как в лихорадке.
— Так, — повторил над нашими головами знакомый баритон, тихо и легко, как вздохнул. — У нас непрошеные гости.
Я поднял глаза в направлении звука и увидел наверху маленькое окошко, в котором красовалась желтоватая мертвая голова.
16. Никто
От такого зрелища жалкие остатки решимости покинули виконта, и он упал к моим ногам, лишившись сознания. Мы с жутким созданием смотрели друг другу в глаза, и казалось, что длилось это целую вечность. Оказавшись так близко от этого неподвижно гладкого лица, я, словно зачарованный, не мог отвести взгляда.
— Вы бы не могли снять маску? — предложил я, некоторое время спустя. Он довольно долго молчал — я уже начал думать, что он меня не слышал.
— Я не могу, — ответил он, наконец, медоточивым шепотом, звучавшим, словно бы из глубины пещеры.
— Но я прошу вас!
— Это невозможно, — он словно бы колебался. Мне казалось, что я почти различаю, как поблескивают его темные глаза в отверстиях маски. — Сняв ее, я не смогу говорить.
— Отчего же?
— Так всегда было. С детства. Мать запрещала мне говорить, когда на мне не было маски. Она всегда приказывала мне: «Не смей говорить, когда на тебе нет лица!» Со временем я так привык к неразрывности моего лица и маски, что уже не могу без нее обойтись.
Изумление, отразившееся на моем лице, очевидно, напомнило ему, что происходит.
— Я надеюсь, вы простите мое вторжение, — проворковал он сладчайшим тоном, так и ласкавшим слух, — хотя, к сожалению, я не могу простить вам ваше.
— Вы ведь мсье Эдуар ЛаФосс, верно?
На мгновенье его глаза так и вспыхнули за отверстиями маски, подобно углям в отдаленном очаге под толчком воздуха из мехов, но так же быстро погасли и скрылись из виду. Однако я чувствовал, что ядовитый взгляд по-прежнему устремлен на меня.
— Я — Никто, Ноубоди.
— Вы предпочитаете говорить по-английски? — ухватился я за его имя, в расчете выиграть время. Снова он помолчал в нерешительности.
— Я бы предпочел не говорить вообще!
— Но раньше вас называли Эдуар ЛаФосс, — настаивал я. — Вы были великолепным помощником мсьё Гарнье.
Он смотрел на меня сквозь свою лишенную выражения личину:
— Те, о ком вы говорите, мертвы, — тяжело произнес он с некой окончательностью в голосе. — Выжил только Никто. Вам это, к несчастью, не дано.
— Вы умно поступили, уничтожив планы Оперы, — продолжал я, все еще надеясь отвлечь его. — Но вы не догадались поступить также и с контрактами, на которых стоит ваше имя. Я нашел их в Городской комиссии планирования, прежде чем пришел вчера к мадемуазель Дааэ.
Он что-то проворчал и повернул голову, словно стараясь облегчить приступ боли в шее. Или просто оглянулся через плечо?
— Это ваша опера звучала только что? Торжествующий дон Хуан? Знаете, я ведь тоже музыкант. Мне кажется, она исключительно хороша. Можно послушать еще?
— Вы Шерлок Холмс, и весь мир считает, что вы мертвы, — ответил он, и в его тоне отдавалось нечто, пугающе похожее на довольную улыбку. — Не тратьте на меня ваши неуклюжие уловки. Учитывая все обстоятельства, никто по вам скучать уже не будет, — добавил он. Его волшебный голос звучал, подобно стали, ласкающей атлас.
— Вы же понимаете, что вас она никогда не полюбит. Она влюблена в этого бедного юношу, — я указал на лежащего без чувств виконта.
Чудовище на мгновенье подалось вперед, оглядывая соперника.
— Она еще молода, — спокойно произнес Ноубоди. — Она путает увлечение с любовью, но ее искусство подскажет ей верный выбор. Потеряв его, она забудет его, и снова будет любить только своего Ангела музыки.
Последовал особенно тяжелый удар, и все здание содрогнулось. Внезапно Ноубоди зарычал с такой яростью, что я ахнул, приподняв перед собой руки, в то же время пытаясь устоять на скользком стеклянном полу. Но ярость его вызвали эти звуки, а вовсе не я — вцепившись, чтобы не сорваться, в раму окошка, Ноубоди успел вовсе позабыть обо мне.
— Ее ангел — демон, отягощенный грехом убийства, — напомнил я, когда тряска прекратилась. — Она не сможет забыть об этом, — продолжал я. — И в этом ваш приговор.
Он не ответил, только взглянул на меня сверху вниз, и мне показалось, что на его недвижном лице лежит печать вызывающей жалость скорби.
Странно, что на его застывшем лице мне удавалось читать различные выражения. Несомненно, все это был плод моего лихорадящего воображения.
— Посмотрим, — решительно и кратко ответствовал он, исчез из окна и затворил его снаружи.
В комнате стало тихо, если не считать доносившегося время от времени грохота. Я опустился на колени и попытался привести виконта в чувство. За этим занятием я обнаружил, что зеркальный пол нашей тюремной камеры (иначе ее не назвать) был залит водой. Взглянув на зеркало прямо передо мной, я увидел, что по нему стекает тонкая струйка воды, собираясь у моих ног. Как оказалось, все стены помещения лили безмолвные слезы из крохотных отверстий под потолком.
— Виконт! Рауль! — Я похлопал его по щекам, и он открыл глаза.
— Что такое?
— Надо что-то делать, иначе нас утопят! — мановением руки я указал ему, что происходит, и он в испуге поднялся на ноги.
Вода поднималась совершенно беззвучно, однако на удивление быстро. Мы бродили по комнате, наваливались на стены, пинали их — но тщетно.
— Кристин! Ах, Кристин! — всхлипывал юный виконт, снова и снова бросаясь на ту часть стены, что разделяла их.
Единственным доступным орудием, способным помочь нам, было само железное дерево, и я как раз принялся выдирать его из креплений, когда злодей побаловал себя излюбленной уловкой — выключил газ. В темноте виконт принялся вопить от ужаса. Я, как мог, старался убедить его помочь мне высвободить дерево, а вода плескалась уже на уровне наших коленей.
Заглушая крики виконта, из соседней комнаты донеслись звуки органа: Ноубоди решил порадовать нас токкатой и фугой Баха.
