Дик Фрэнсис - Отражение
Я ответил, что заеду за Клэр около восьми. «Вот и чудненько», — сказала Саманта и спросила, как идут поиски Аманды, удалось ли мне напасть на след? Я начал рассказывать о своих делах запросто, словно знал ее всю жизнь. Да так оно в общем-то и было.
Отведя душу, я поехал в редакцию и передал фотографию и подпись: «ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ. Мальчики и девочки! Знаете, где эта конюшня? Первый, кто сообщит Филипу Нору по телефону… получит ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ!»
Мальчики и девочки? — удивленно переспросил редактор. — Думаете, они читают наш журнал? Не уверен. Но их мамаши читают.
Ненадежная публика.
Просмотрев папку с моими работами, редактор сказал, что начинает печатать серию портретов «Мир скачек»: нужны новые, нигде не опубликованные
снимки. Мои подходят. Не соглашусь ли я продать несколько фотографий?
Ммм… да. Гонорар получите по стандартным расценкам, — заметил он вскользь, и я согласился, лишь некоторое время спустя решившись спросить, каковы же они, эти стандартные расценки. И тут же устыдился своего вопроса. Стандартные расценки словно зачеркивали радость, которую приносило мне любимое дело, причисляли к определенному клану людей, занимающихся фотографией ради денег. Я с раздражением думал о стандартных расценках. Но от гонорара все же не отказался.
Когда я заехал за Клэр, Саманты дома не было.
Заходи, сперва выпьем немного, — сказала Клэр, широко распахнув передо мной дверь. — Ну и погодка!
Я шагнул через порог из ноябрьской стужи и сырости. Клэр повела меня не вниз, на кухню, а в длинную, мягко освещенную гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Я огляделся: уютная, но незнакомая комната.
Узнаешь? — спросила Клэр.
Я покачал головой.
Ну-ка, скажи, где ванная? На втором этаже, первая дверь направо, голубой кафель, — ответил я без запинки. Прямо из подсознания, — засмеялась она. — Странно, правда?
В дальнем углу горел голубой экран, мелькали чьи-то лица. Клэр выключила телевизор.
Может, хочешь досмотреть? А, — она махнула рукой, — ерунда. Очередная лекция о вреде наркотиков. Горе-специалисты. Несли тут какую-то чушь. Ну что, выпьем? Чего тебе налить? Есть вино…
Она показала на уже открытую бутылку бургундского, и мы решили ее прикончить.
До того, как ты пришел, выступал какой-то дохляк, — сказала Клэр, — и вешал лапшу на уши: дескать, каждая пятая женщина принимает успокоительное, а из мужчин — только каждый десятый. Объяснил это тем, что бедные крошки ну совершенно не приспособлены к жизни — хрупкие беспомощные лапочки. Смех. Почему? Думаю, врачам, выписывающим рецепты, и в голову не приходит, что эти хрупкие беспомощные
лапочки делают с лекарствами, — ухмыльнулась Клэр.
А они, между прочим, премиленько добавляют их мужу в суп, и в котлетки, и в десерт, и тот все проглатывает, когда приходит с работы.
Я расхохотался.
Зря смеешься. Так оно и есть. Ну, например, если у бедной крошки муж — здоровенная тупая скотина и поколачивает ее, или она хочет, чтобы он поменьше приставал к ней с глупостями, — чего проще: подмешиваешь славный, совершенно безвкусный порошок муженьку в компот — и никаких проблем. Какая великолепная теория! Это не теория. Это суровая правда жизни.
Мы сидели друг против друга в обитых бледным бархатом креслах и потягивали холодное вино. Пастельных тонов обои и мебель, приглушенный свет, и на этом фоне ярким живым пятном, в черных брюках и алой шелковой блузке,
Клэр. Девушка, твердо стоящая на земле и знающая, чего хочет. Уверенная в себе. Решительная и умная. Не то что нежные нетребовательные создания, которых мне случалось приводить домой. В субботу смотрела скачки, — сказала она. — Тебя показывали по телевизору. Не думал, что ты интересуешься скачками. С тех пор, как увидела твои фотографии, не пропускаю ни одной. — Она сделала глоток. Послушай, ты жутко рискуешь. Не всегда.
Она спросила, почему, и я, к своему удивлению, рассказал ей все.
Но ведь это нечестно, черт побери, — сказала она, поморщившись. Жизнь — сплошная нечестность. Приходится с этим мириться. Мрачная философия. Не обращай внимания. Немного рисуюсь, вот и все. На самом деле я принимаю жизнь такой, какая она есть. Думаю, что ни делается, все к лучшему.
Клэр покачала головой и, допив до дна, спросила:
А если всерьез расшибешься, что тогда? Смотри, накаркаешь.
Да нет, ты меня не понял. Я хочу спросить, что тобой будет в плане работы? Залижу раны — и снова в седло. Пока болеешь, лучшие лошади достаются другому жокею. Блеск. Ну, а если останешься инвалидом? Тогда плохи мои дела. Ни скачек, ни денег мне больше не видать. Придется искать посильную работу. А если погибнешь? Ну, это вряд ли, — ответил я. Думаешь, ты заговоренный? Конечно.
Она внимательно изучала мое лицо.
Впервые встречаю человека, который так, между прочим, рискует жизнью по пять дней в неделю. Ты преувеличиваешь. Но если действительно не повезет, существует Фонд помощи жокеям-инвалидам. Что это за фонд?
Он в основном складывается из частных пожертвований и занимается всякого рода благотворительностью: поддерживает вдов и сирот по
гибших жокеев, оказывает помощь тем, кто на всю жизнь обречен ходить на костылях или прикован к постели или инвалидной коляске; следит, чтобы на старости лет жокеям-инвалидам не пришлось побираться ради куска хлеба или брикета угля.
Хорошее дело.
Мы допили вино и, немного погодя, поехали в небольшой французский ресторанчик, стилизованный под деревенский трактир: низкие, грубо
сколоченные столы из некрашеных досок, тростник на полу и оплывшие свечи, воткнутые прямо в бутылки. Еда оказалась такой же непритязательной, как и убранство, и, конечно, ничего общего с французской кухней не имела, но Клэр, казалось, что ничуть не смущало. Мы ели телятину под белым соусом и старались не вспоминать, каков он на вкус во Франции, куда Клэр, так же, как и я, часто ездила, правда, не участвовать в скачках, а просто отдыхать.
Поедешь в этом году во Францию? — спросила Клэр. После Рождества. Здесь все замерзает, и тогда
скачки устраивают в Кан-сюрмер — на Южном побережье.
Здорово. Там тоже будет зима, и я еду работать, но в общем-то, действительно, неплохо.
Она снова заговорила о фотографии: хорошо бы заехать ко мне в Ламбурн и еще раз посмотреть «Жизнь жокея».
Не беспокойся, если передумала, я не обижусь. Что значит передумала? — она заметно заволновалась. — Ты ведь никуда не продавал эти фотографии, правда? Ты обещал не продавать. Эти — нет. Что ты имеешь в виду?
