Эллери Квин - Чудо десяти дней
— Отчего же вы думаете, что никто в городе не узнает о вашей истории?
— Оттого, что вы Эллери Квин, — парировала она. — Вам нужно только сказать Симпсону, что вы приехали в Райтсвилл по срочному делу и остановились у Ван Хорнов. Просто так, без особой причины. Что вы должны заложить ожерелье, но не можете назвать имя его владелицы. Ну, или нечто подобное. Понимаете? Хотите, я даже напишу ваш диалог, Эллери. Прошу вас, сделайте это!
Каждая разумная клетка организма Эллери подсказывала ему, что нужно встать, собрать чемодан и уехать из Райтсвилла первым же поездом.
Однако вместо этого Эллери произнес:
— Как бы все ни обернулось, я заранее предупреждаю вас обоих, что больше не намерен потакать вашим прихотям и участвовать в ваших детских, нелепых и опасных играх. Запомните, мне нужна правда, и не рассчитывайте на меня, я все равно откажусь. А сейчас дайте мне, пожалуйста, ключ от камеры хранения и ожерелье.
* * *Эллери вернулся из города вскоре после часу дня. Они следили за ним, и не успел он снять шляпу, как Салли и Говард появились у двери коттеджа.
— Дело сделано, — сообщил он и остановился, надеясь, что его молчание заставит их удалиться.
Но Салли вошла в комнату и опустилась в кресло.
— Ну, расскажите нам, — взмолилась она. — Как это было?
— Вы все хорошо обдумали, Салли.
— Разве я вам не говорила? И что вам ответил Симпсон?
— Он меня вспомнил, — улыбнулся Эллери. — Диву даешься, до чего же легковерны люди. Особенно хитрые. Я постоянно забываю об этом и всякий раз, когда действую, начинаю ошибаться… Что же, Симпсон все сделал сам. И я ему почти ничего не предлагал. Только дал ему понять, что расследую очень крупное, тайное и важное дело. А уж он пусть меня поддержит. — Эллери снова засмеялся. Салли медленно встала с кресла.
— Но деньги, — озабоченно осведомился Говард. — У тебя не возникло никаких осложнений с деньгами?
— Ни малейших. Симпсон запер свой магазин и лично отправился в банк, возвратившись оттуда с полной сумкой. — Эллери обернулся в сторону Райтсвилла. — Вся история произвела на него сильнейшее впечатление — и ожерелье, и я, и его участие в деле. Он заподозрил, что речь идет о какой-то международной операции и Райтсвилл — лишь одно ее звено.
Деньги положены в камеру хранения на станции. А ключ наверху, прямо у стены. Там слишком высоко, и вряд ли кто-нибудь сможет заметить. У шантажиста был точный расчет, — продолжил Эллери. — Вы оба хоть представляете себе, что я чувствовал? — Он повернулся к ним. — Ну, что вы скажете?
Они стояли перед ним и глядели на него, а не друг на друга. Но вскоре перестали смотреть и на него.
Салли разжала губы.
— Не надо меня благодарить, в этом нет необходимости, — остановил ее Эллери. — Думаю, вы не будете возражать, если я сейчас примусь за работу?
Вечером в понедельник он опять не обедал вместе с Ван Хорнами. Лаура принесла ему поднос, и он расправился с поданными блюдами у нее на глазах.
Эллери работал до рассвета.
* * *Утром во вторник, когда он брился, кто-то окликнул его из гостиной:
— Квин? Вы уже встали?
Он удивился бы куда меньше, если бы с ним заговорил профессор Мориарти.[18]
Эллери приблизился к двери, по-прежнему держа в руке бритву.
— Надеюсь, я не оторвал вас от срочных дел. — Уолферт в то утро был само дружелюбие — энергичный, жизнерадостный, с широкой, во весь рот, улыбкой и по-мальчишески глубоко засунутыми в карманы руками.
— Нет, отнюдь. Как вы себя сегодня чувствуете?
— Отлично, просто отлично. Увидел, что ваша дверь открыта, и начал гадать, проснулись вы или нет. Ведь у вас почти всю ночь горел свет.
— Я писал примерно до половины четвертого утра.
— Так я и подумал. — Уолферт окинул сияющим взглядом заваленный бумагами стол.
«Он — единственный известный мне человек, — решил Эллери, — способный смотреть широко открытыми глазами и при этом таить что-то от собеседника».
— Вот, значит, как выглядит писательский стол. Замечательно, замечательно. Но, выходит, вы спали всего несколько часов, Квин.
«Итак, мы собираемся играть в какие-то игры», — заключил Эллери.
— Совсем не спал, — улыбнулся Эллери. — Когда работаешь над произведением, мистер Ван Хорн, где все взаимосвязано, требуется все твое внимание и лучше не прерывать процесс.
— А я-то всегда считал, будто писатели ведут образ жизни Райли.[19] В любом случае я рад, что сумел вас застать.
«Вот оно, начинается».
— Я не видел вас с воскресенья. Как вам понравился Чичеринг?
«Нет, еще не началось».
— На редкость искренний и серьезный проповедник.
— Да, ха-ха! Очень одухотворенный человек. Немного напоминает моего отца. — Уолферт неодобрительно усмехнулся. — Хотя папа был фундаменталистом. Он частенько пугал Дидриха и меня до дрожи в коленках. Но я что-то заболтался, как будто у нас других дел нет. — Уолферт понизил голос, склонив на сторону свой взбитый на голове кок, и торопливо произнес: — Вы не желаете с нами позавтракать, мистер Квин? Вы ведь не обедали с нами прошлым вечером, и я подумал…
— И сегодня утром у вас какое-то особенное меню, мистер Ван Хорн? — засмеялся Эллери.
К его ужасу, Уолферт подмигнул:
— Совершенно особенное.
— Яйца с бенедиктином?
Уолферт застонал от удовольствия и похлопал себя по карманам.
— Как вы хорошо сказали! Нет, нечто иное и гораздо, гораздо лучшее.
— Тогда я обязательно приду.
— Лучше я вам сначала намекну. Мой брат — занятный простачок. Он терпеть не может формальности. Чтобы заставить его выступить с речью, надо иметь не меньше оснований, чем для вызова наряда полиции штата. Ну как, догадались?
— Нет.
— Тогда переодевайтесь поскорее и присоединяйтесь к нам, Квин. Это будет настоящий цирк!
Эллери совершенно не разделял его восторга.
* * *За завтраком Уолферт Ван Хорн холил и лелеял свою тайну. Он хихикал и обменивался с братом туманными замечаниями, словом, вел себя столь несвойственно его злобной натуре, что даже Говард, увязший в болоте собственных проблем, обратил на это внимание и удивленно поинтересовался:
— Что это с ним случилось?
— Ну, сынок, — сухо откликнулся Дидрих. — Дареному коню в зубы не смотрят.
Все рассмеялись, а Уолферт громче других.
— Не скрытничайте, Уолферт, — с улыбкой проговорила Салли. — Откройте свой секрет.
— Что я должен открыть? — с невинным видом переспросил Уолферт. — Ха-ха.
