Джозефина Тэй - Поющие пески
Так что они входили. Каждый раз они входили. И каждый раз ряды уложенного багажа смотрели на них пренебрежительно и отстранение. Они были такими отстраненными, какими могут быть лишь чужие вещи.
Из мест, где находка наиболее вероятна, они, растратившие свой пыл и обеспокоенные, перешли к местам, в которых чемоданы вряд ли могли быть. Они рассчитывали на дневник, на какие-то записи. Теперь Гранта удовлетворил бы и один только вид чемоданов Кенрика.
Однако их не было ни на одной из полок.
Этот факт так изумил Тэда, что Грант с трудом вытащил его из последней камеры хранения. Он все ходил вокруг заставленных полок в полном недоверия ослеплении.
— Они здесь должны быть, — говорил он. — Они должны быть здесь.
Но их не было.
Когда в подавленном настроении, исчерпав все возможности, они вышли на улицу, Тэд сказал:
— Господин инспектор, господин Грант, где еще можно оставить багаж после отъезда из отеля? Есть ли здесь такие отдельные, запирающиеся тайники?
— Только на ограниченное время. Для людей, которые хотят оставить чемоданы на пару часов, когда сами они должны что-то уладить.
— Так где же вещи Билла? Почему их нет ни в одном из этих мест?
— Не знаю. Они могут быть, например, у его девушки.
— Какой девушки?
— Не знаю. Он был молод, красив и одинок. У него мог быть действительно большой выбор.
— Да, конечно. Вы правы. Это мне кое-что напомнило. — С его лица сошло выражение потерянности и беспомощности. Он посмотрел на часы. Уже было почти что время ужина. — Я договорился с этой девушкой из молочного бара. — Он посмотрел на Гранта и слегка смешался. — Но я ее оставлю, если вы считаете, что я могу пригодиться.
Грант послал его на свидание с чувством облегчения. Все это немного напоминало прогулку с потерянным псом. Грант решил поужинать сегодня позднее и сперва навестить коллег из полиции.
Он зашел в комиссариат на Эствик-стрит, и его приветствовали той же самой фразой, которую он выслушивал весь этот день и вечер:
— Здравствуйте, инспектор, чем мы вам можем сегодня служить?
Грант хотел знать, у кого сейчас район улицы Бритт Лейн.
Участковым является постовой Байзел, номер 30. И если инспектор желает с ним увидеться, то как раз сейчас он сидит в столовой и уплетает колбасу с картошкой.
Грант нашел номер 30 сидящим за столом в дальнем углу зала. Перед ним была французская грамматика. Глядя на него, сидящего в забытьи, Грант подумал, как сильно изменилось сознание лондонского полицейского за последнюю четверть века. Он сам был примером отклонения от нормы; впрочем, этим фактом он мог воспользоваться в разных ситуациях. Постовой Байзел был темноволосым, маленьким пареньком из графства Даун, с матовым бледным лицом и медленным, тщательным произношением. Французская грамматика и тщательное произношение обещали постовому Байзелу большое будущее.
Паренек поднялся для приветствия, но Грант усадил его и сказал:
— Есть одна мелочь, которую ты мог бы для меня сделать. Я хотел бы знать, кто моет окна на Бритт Лейн, номер 5. Ты мог бы произвести небольшую разведку…
— Дом господина Ллойда? — спросил паренек. — Это делает Ричардс.
Да, да, постового Байзела ждет большое будущее. Надо иметь в виду постового Байзела.
— Откуда ты это знаешь?
— Я провожу с ним немного времени, когда совершаю обход. Он держит свою тележку с барахлом в этих бывших конюшнях немного подальше на Бритт Лейн.
Грант поблагодарил будущего надинспектора и пошел поискать Ричардса. Это был отставной солдат, неженатый, и одна нога у него была короче другой. Он держал кошку, коллекцию фарфоровых кружек и был охвачен страстью к игре в стрелки. А от этой игры был уже только шаг до небольшого тет-а-тет с Ричардсом.
Однако этот шаг отнял у Гранта почти что два часа. Но в конце концов он получил Ричардса в свое распоряжение, в уголке пивной, с кружкой пива. Он размышлял, показать ли ему свое удостоверение, что означало применить официальные средства для неофициального дела, или же отнестись к этому, как к небольшой услуге, оказанной ему ветераном, когда Ричардс неожиданно сказал:
— Вы, уважаемый, совершенно не потолстели за столько лет.
— Я вас где-то встречал? — спросил Грант, несколько обеспокоенный тем, что чье-то лицо вылетело у него из памяти.
— В Кэмберли. Так давно, что просто жутко делается. И вам незачем огорчаться, что вы меня не помните, — добавил он, — потому что я сомневаюсь, что вы меня когда-нибудь видели. Я был поваром. Вы все еще в армии?
— Нет, я полицейский.
— Без шуток! Ну, ну. Я бы сказал, что вы были верным кандидатом на пост начальника Генерального штаба Британской империи. Теперь уж я знаю, почему вы так из кожи вон лезли, чтобы оказаться со мной в этом углу. А я-то думал, что это мой способ кидать стрелки завоевал вас!
Грант рассмеялся.
— Да, я хотел бы, чтобы вы кое-что для меня сделали, но это дело вовсе не официальное. Не могли бы вы взять на завтра ученика за небольшую плату?
— Мытье каких-нибудь особенных окон? — спросил Ричардс, немного подумав.
— Бритт Лейн, номер 5.
— Ого! — сказал Ричардс. — Я бы и сам охотно заплатил за мытье этих окон.
— Почему?
— Потому что этот подонок никогда не бывает доволен. Но в этом нет никаких фокусов-покусов, не так ли?
— Ни фокусов, ни покусов. Ничто не будет ни взято из дома, ни даже сдвинуто с места. Я за это ручаюсь. Более того, я могу составить письменный договор, если это вас успокоит.
— Мне достаточно вашего слова. А у вашего человека пускай будет привилегия мытья окон господина Неженки Ллойда задарма. — Он поднял свою кружку. — Итак, за старый зоркий глаз. В какое время завтра придет этот ваш ученик?
— В десять вас устраивает?
— Скажем, в половине одиннадцатого. Ваша пассия выходит из дому чаще всего около одиннадцати.
— Вы очень предусмотрительны.
— Я сделаю свою работу раньше и жду его у себя, Бритт Мьюз, номер 3, в половине одиннадцатого.
Не было смысла повторно звонить Тэду Каллену в этот вечер, так что Грант оставил для него записку в «Вестморленде» с просьбой, чтобы тот пришел к нему на квартиру сразу после завтрака.
Потом он наконец поужинал и с удовольствием пошел спать. Когда он погружался в сон, внезапно заговорил голос:
— Потому что он знал, что писать не на чем.
— Что? — спросил он, проснувшись. — Кто знал?
— Ллойд.
— Он сказал это, потому что был потрясен.
— Это скорее выглядело, как изумление.
— Он был изумлен, потому что знал, что у Кенрика не было на чем писать.
