Куинн Фосетт - Братство страха: Роман о Майкрофте Холмсе
Все было залито кровью. Она стекала на пол и окрашивала алым плащи участников отвратительного действа. Жертва злодеяния сразу же лишилась чувств, и я надеялся, что ради его блага, несчастный до самой смерти пребудет в бессознательном состоянии. А церемония меж тем шла своим чередом: люди в капюшонах монотонно пели, а Дортмундер продолжал свою страшную работу.
Человек, лежавший на алтаре, внезапно вздрогнул и испустил ужасный, животный вопль, пронзивший все мое существо; я почувствовал озноб, словно продрог до костей.
— Так будет и с тобой, если ты изменишь нам, — сказал человек у меня за спиной, будто читал по писаному. — Смотри и запоминай.
А мучения человека, распятого на алтаре, продолжались. На его груди, животе и лбу были вырезаны знаки, смысла которых я не понял.
Мне было трудно дышать.
Вдруг Дортмундер громогласно заявил, что эта жизнь, принесенная в жертву, придаст мощи Братству и ему самому, отдаст во власть Братства Камерона Макмиллана и сделает его послушным орудием в руках его членов.
После этого Дортмундер с истошным вскриком взмахнул палицей и раздробил несчастному голову.
Из дневника Филипа ТьерсаЯ узнал, что М. X. благополучно попал во Францию и преобразился в одну из трех ипостасей, доступных ему благодаря Эдмунду Саттону. Теперь до самого прибытия в Германию от него не будет известий: во-первых, он боится, что его письма и телеграммы могут быть перехвачены, а во-вторых, стремится в полной мере использовать преимущество быстроходного поезда «Меркурий».
Артур Аптон подписал полное признание в своем проступке и теперь будет держать ответ перед Адмиралтейством, а затем, если дело будет признано достаточно серьезным, и перед Судом Королевской Скамьи. Гарольд Ворсинг по совету М. X. подал в отставку и сейчас пребывает в своем охотничьем домике в Йоркшире, пережидая первую, самую мощную волну позора. Его семейство пытается сделать хорошую мину при плохой игре, но всем ясно, что они крайне встревожены открывшимися обстоятельствами.
Некоторые люди из правительства намекнули графине Наги, что в ближайшие несколько лет ей лучше жить в Париже. Ее добровольный отъезд поможет ей лично и ее стране избежать недоразумений, в результате которых могут всплыть некоторые обстоятельства, обнародование которых не доставит никому удовольствия.
Инспектор Корнелл из Скотланд-Ярда прислал записку, в которой говорилось, что он хотел бы узнать подольше о несчастной молодой особе, личность которой до сих пор не удалось установить. Ему показалось, что на ее теле были нанесены какие-то странные татуированные или выжженные знаки, что наводит инспектора на серьезные раздумья о причине ее гибели. Один из знаков, говорилось в записке, изображал глаз, и это очень неприятно. В правительстве много высокопоставленных масонов, и инспектору придется быть предельно осторожным, если окажется, что это такой же глаз, как тот, который масоны изображают вписанным в треугольник. Я сообщил в ответ, что М. X. будет телеграммой поставлен в известность обо всем этом и пришлет ответ непосредственно Корнеллу в Скотланд-Ярд.
Сегодня мать на несколько минут пришла в сознание, и я могу лишь возблагодарить Бога за то, что был с ней именно в это время.
Глава 15
Итак, я только что стал свидетелем неслыханно жестокого убийства. Я был настолько ошеломлен, что у меня не было сил пошевелиться. Никакие слова или поступки не могли изменить того, что произошло сегодня. И с новой силой во мне ожили мысли об опасности, угрожавшей непосредственно мне: теперь, после того как я стал свидетелем этого омерзительного ритуала, Братство не могло позволить себе роскошь оставить меня в живых. Конечно, со мной разделаются сразу же, как только я выполню поручение. Не исключено, что мне уготована такая же плачевная участь, как и сегодняшней несчастной жертве.
Через несколько минут охранник рывком поднял меня на ноги и, подталкивая, проводил по одному из коридоров в комнату. В голове у меня было пусто; пока мы шли, меня сверлила только одна мысль: в саквояже, который я несу в руке, лежат записные книжки, содержимого которых вполне хватит для того, чтобы Братство признало меня злоумышленником.
Комната, отведенная мне, больше походила на монашескую келью: в эту маленькую клетушку, примерно восемь на девять футов, с трудом помещалась незастеленная раскладная армейская кровать, письменный стол — тоже раскладной, небольшой сундучок и комод. В стене было прорезано два высоких узких окна, выходивших в заброшенный огород, освещенный, однако, тремя факелами. Я находился ниже уровня первого этажа дома и был настолько изолирован от мира, что с тем же успехом мог бы считать, что пребываю в могиле. Усевшись на раскладушку, я попытался собраться с мыслями. Мятущийся свет факелов, врывавшийся через окна из дворика, соответствовал моим бессвязным раздумьям. В конце концов одна мысль оформилась четко и ясно: мне необходимо было что-нибудь сделать с закрытым повязкой глазом. Я отчаянно попытался вспомнить трюк, который некогда показывал Эдмунд Саттон, чтобы применить на практике все, чему научился на его уроках.
В своем несессере я нашел клок хлопчатобумажной корпии и оторвал от него кусочек. Моя сообразительность подхлестывалась страхом и потребностью сделать хоть что-нибудь, чтобы не чувствовать себя беспомощным во власти Братства. Еще я достал свою бутылочку с йодом, вылил несколько капель на корпию и, еще порывшись в саквояже, извлек клей для почтовых марок. Накапав этого мерзко пахнущего клея на корпию, я приложил ее к закрытому веку и держал пальцами, пока она не высохла. Нужный результат оказался достигнут — по крайней мере, так мне показалось в свете факелов — на месте глаза появился ужасный сморщенный шрам. Довольный тем, что мое произведение могло выдержать поверхностный осмотр, я водрузил повязку на место, пытаясь найти в достигнутом успехе основу для оптимизма.
Меня соблазнила было мысль спрятать где-нибудь присланные мне так не вовремя записи о подвигах Братства, но по зрелом размышлении я решил, что это будет неразумно. Любая перемена, любой звук передвигаемой мебели в моей келье мог привлечь к моей персоне нежелательное внимание. Я опасался, что татуировка на моем запястье не сможет полностью усыпить подозрения моих тюремщиков. В поисках постельного белья я открыл сундук и обнаружил там поношенные, выцветшие, но свежевыстиранные простыни и подушку, набитую ячменной соломой, испускавшей затхлый кисловатый запах, сразу же разлившийся по комнате. Не слишком комфортно, подумал я, пытаясь хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий. Расположившись на койке, я посетовал про себя на то, что мне не дачи ни лампы, ни свечи: темнота действовала угнетающе и мои движения были очень неловки.
