Рекс Стаут - Где Цезарь кровью истекал
— Да, за словом вы в карман не лезете, — пробурчал Бэрроу — Но как быть с отпечатками пальцев? Что-то не верится, чтобы такой тип, как Бронсон, расшвыривал по верандам свои бумажники, набитые долларами… А теперь ещё это. Вы понимаете, как это всё для вас выглядит?
— Я же говорил, что вам это покажется липой. И всё же давайте исходить из того, что я пока в здравом уме, коль скоро у вас нет доказательств противного. Итак, неужто я такой идиот, что попытался бы заткнуть рот незнакомому парню, когда речь идёт об убийстве? Да, кстати, уж не заявил ли этот придурок, что я просил его держать язык за зубами?
— Мы все тут придурки. Но попробуйте сказать придуркам присяжным, что раздаёте направо и налево десятидолларовые бумажки, чтобы посмеяться.
— Как это понимать? — возмутился я. — При чём тут присяжные? Эти честные и уважаемые люди? Вы в своём уме?
Капитан покосился на меня и потёр шею.
— Я вовсе не млею от предвкушения приговора, который вам вынесут присяжные, Гудвин. Я даже не питаю никакой злобы ни к вам, ни к вашему толстяку, несмотря на все ваши выходки. И мне плевать, сколько денег вы выжмете из Осгуда, но раз уж я взялся за дело, я доведу его до конца. Зарубите себе на носу.
— Валяйте, доводите.
— Я и собираюсь. И уж будьте уверены, больше от меня не ускользнёт ни одна мелочь. Вульфа я, конечно, допрошу. Но пока я спрашиваю вас. Вы будете отвечать или нет?
— Господи, да я уже охрип.
— Ладно. У меня есть бумажник с вашими отпечатками. И ещё банкнот, который вы всучили служителю. Вы скажете наконец, что вы взяли у Бронсона и где это находится?
— Вы толкаете меня на ложь, капитан.
— Что ж, толкну посильнее. Сегодня утром Бронсон в вестибюле отеля заказал телефонный разговор с Нью-Йорком. Помощник шерифа подключился к параллельной линии и услышал, что Бронсон рассказал своему собеседнику в Нью-Йорке, что некий Гудвин избил его и отобрал расписку, но он, Бронсон, всё равно не отступится. Что вы на это скажете?
— Во дают! — восхитился я. — Здорово сработано. Теперь нью-йоркским полицейским осталось только изловить таинственного собеседника, подвергнуть допросу с пристрастием и…
— Спасибо за совет. Что это за расписка и где она?
Я покачал головой.
— Видно, помощник шерифа ослышался. Возможно, обидчика Бронсона звали Дудвин или Гольдштейн, а может, Ди Маджио…
— Как бы я мечтал врезать тебе по физиономии… Боже, какой бифштекс я бы из тебя сделал! — Бэрроу тяжело вздохнул. — Ты расколешься или нет?
— Мне нечего больше сказать.
Бэрроу повернулся к своему коллеге.
— Билл, судья Хатчинс сейчас у себя наверху. Сбегай к нему за ордером на задержание Арчи Гудвина. И пошевеливайся, время поджимает.
Я удивлённо вскинул брови. Бродяга слов на ветер не бросал.
— Каковы условия обитания? — поинтересовался я.
— Сносные. Правда, немного тесновато из-за ярмарки. Но в любой миг, как только решишься поболтать по душам…
Вернулся посыльный с ордером. Я попросил разрешения взглянуть на документ, и мою просьбу уважили. Бэрроу забрал бумагу и предложил мне следовать за ним. Сопровождаемый полицейскими, я прошёл по коридору до двери с табличкой «СТАРШИЙ НАДЗИРАТЕЛЬ». В комнате, чуть более опрятной, чем только что покинутая, за столом, где посреди разного барахла торчала одинокая ваза с цветами, сидел заспанный надзиратель.
— Важный свидетель по делу Бронсона, — представил меня Бэрроу. — Его уже обыскивали. Я загляну завтра утром. В любое время дня и ночи, когда он захочет меня видеть, пошли за мной.
Надзиратель взглянул на меня и гоготнул:
— Зря ты не оделся скромнее, приятель. У нас тут прескверно по части камердинеров.
Глава 17
Тюрьма определённо была памятником старины. Видимо, под неё отвели целое крыло первого этажа здания прокуратуры. Камеры располагались по обе стороны длинного коридора. Моя была третья от конца. Моим сокамерником оказался длинноносый кареглазый парень в синем костюме и с густой копной ухоженных волос. Меня привели около шести часов, и я сразу заметил, что парень сидит и расчёсывает шевелюру. Тусклый свет, проникавший из крохотного зарешеченного оконца под потолком, создавал довольно мрачную обстановку. Мы обменялись с длинноносым приветствиями, и он продолжал причёсываться.
— У тебя есть карты или кости? — спросил он вдруг.
— Нет.
— Отобрали? На ярмарке работал? Никогда тебя не встречал.
— Немудрено. — Я присел на койку, покрытую грязным серым одеялом. — А ты работал на ярмарке?
— До вчерашнего дня. Играл в скорлупку. Есть хочешь?
— Проглотил бы чего-нибудь…
— Здесь кормят в пять. Обычные помои. Но, если ты хочешь жрать и при бабках…
— Валяй.
Он подошёл к двери, три раза постучал по прутьям железной решётки, выждал секунду и постучал ещё дважды. Через минуту послышались неторопливые шаги. Когда они приблизились к нашей камере, мой новый приятель вполголоса, но и не таясь, окликнул:
— Здесь, Тощий.
Я засеменил к двери. Это был не тот надзиратель, что доставил меня сюда, а долговязый, жилистый и худой как щепка персонаж, с кадыком размером с гусиное яйцо. Я вынул бумажник Ниро Вульфа, достал два доллара и попросил два сандвича с ветчиной и шоколадное яйцо с хреном. Он даже глазом не моргнул, но, взглянув на купюры, покачал головой и сказал, что этого мало. Я расстался ещё с парой долларов, добавив к заказу вечерние газеты.
Четверть часа спустя, когда он вернулся, я успел подружиться с моим соседом. Его звали Бэзил Грэхем, и его познания об окружных тюрьмах были потрясающими. Я разложил сандвичи на газете, которую расстелил на койке вместо скатерти. Когда был проглочен последний кусок, Бэзил сделал предложение, которое на корню погубило бы нашу зарождающуюся дружбу, прими я его. Его приготовления были простыми, но интригующими. Он вытащил из-под своего одеяла три чайные ложки и маленькую горошину, затем осведомился, можно ли воспользоваться одной из моих газет. Я кивнул. Положив газету на пол, он уселся на неё и разложил перед собой ложки. Под одну из них он поместил горошину и дружелюбно посмотрел на меня.
— Я просто показываю тебе, как это делается, — сказал он. — Это поможет нам скоротать время. Иногда глаз оказывается быстрее, иногда — рука. Здесь испытывается не везение, а искусство. Твой глаз против моей руки. Возможно, ты победишь, но давай попробуем. Это несложно. Под какой ложкой горошина?
Я ответил и угадал. Его проворные пальцы опять забегали, и вновь я угадал. Потом проиграл. Потом выиграл три раза подряд, он засуетился и напустил на себя недовольный вид.
