Гастон Леру - Тайна желтой комнаты
— Это будет странно, даже более чем странно. Неужели я и в самом деле мог так ошибиться?..
Однако мне показалось, что эту фразу он произнес скорее для меня, чем для себя самого. И еще добавил:
— Во всяком случае, скоро мы все узнаем… Сегодня утром все прояснится».
Глава XVIII, В КОТОРОЙ РУЛЬТАБИЙ ЧЕРТИТ КРУГ МЕЖДУ ДВУМЯ БУГОРКАМИ НА ЛБУ
«Мы расстались у порога своих комнат, в задумчивости пожав друг другу руки. Я был счастлив тем, что мне удалось посеять некоторое сомнение в его душе, поколебать прочную предубежденность этого человека, наделенного столь редким интеллектом… Да, в уме ему отказать нельзя, но методом он явно не владеет. Ложиться я уже не стал. Дождавшись рассвета, я вышел из замка. Обошел его со всех сторон, изучая следы, которые вели к замку или от него. Но все было перемешано и так неясно, что пользы из этого извлечь не удалось. К тому же мне хочется заметить, что я не имею привычки придавать излишнего значения внешним уликам, изобличающим преступника. Метод, который заставляет судить о преступлении по следам чьих-то ног, кажется мне крайне примитивным. Существует много одинаковых следов, и едва ли можно возлагать на них большие надежды. Они могут указать лишь самое первое направление поиска, но ни в коем случае нельзя рассматривать их как окончательное доказательство.
Короче, в большом смятении ума направился я во двор, к парадному входу, и стал изучать следы, все следы, какие там были, испрашивая у них того самого первого направления в своих поисках, которое было мне так необходимо, чтобы зацепиться за что-то вполне реальное, за что-то, что позволило бы мне разумно рассуждать о событиях в загадочной галерее. Рассуждать, но как?.. Как рассуждать?
Ах, ну конечно же, начав с нужного конца! В отчаянии я сажусь на какой-то камень в пустынном дворе… Чем я занимаюсь вот уже больше часа, как не самой низкопробной работой зауряднейшего полицейского?.. Так ведь не мудрено и ошибиться, как ошибается любой инспектор при виде каких-то там следов, которые что пожелают, то и подскажут! Я кажусь себе еще более мерзким, еще более низким по уровню интеллекта, чем все эти полицейские агенты, придуманные современными романистами, те самые агенты, которые восприняли как руководство к действию романы Эдгара По и Конан Дойла. Ах, эти литературные агенты!.. Они готовы нагромоздить горы глупостей из-за какого-нибудь следа на песке или из-за руки, нарисованной на стене! Так и ты, Фредерик Ларсан, так и ты, жалкий литературный агент!.. Ты начитался Конан Дойла, старик!.. Клянусь, Шерлок Холмс заставит тебя наделать глупостей. Я имею в виду — в твоих рассуждениях. Да-да, глупостей почище тех, о которых читаешь в книгах… И ты, чего доброго, арестуешь невинного человека… Пользуясь методом Конан Дойла, ты сумел убедить и судебного следователя, и начальника полиции… всех… Ты ждешь последнего доказательства… последнего!.. Скажи уж лучше — первого, несчастный!.. Все, что можно осязать, не обязательно слепо принимать за доказательство… Я тоже, тоже искал осязаемых следов, но для того лишь, чтобы включить их в круг, начертанный моим рассудком. Ах, сколько раз круг этот казался мне таким маленьким, просто крохотным!.. И все-таки, несмотря на это, он был огромным, ибо в нем была заключена истина!.. Да, да, клянусь, осязаемые следы всегда были мне только слугами… они никогда не могли стать моими хозяевами, повелевать мной… Им ни за что не удалось бы превратить меня в чудовище еще более страшное, чем слепец, — хотя что, казалось бы, может быть страшнее человека, лишенного дара видеть? — в чудовище, которое все видит в искаженном свете! Вот почему я восторжествую над твоей ошибкой и твоим одноклеточным умом, о Фредерик Ларсан!
Да что это со мной? Только потому, что этой ночью в загадочной галерее произошло событие, которое на первый взгляд не вписывается в круг, начертанный моим рассудком, — только поэтому я готов свернуть с истинного пути, готов уткнуться носом в землю, подобно свинье, которая наугад ищет в грязи отбросов, чтобы напитать себя… Полно, Рультабий, друг мой, выше голову… Не может быть, чтобы событие, случившееся в загадочной галерее, не вписывалось в круг, начертанный твоим разумом… И ты это знаешь! Ты это знаешь! Так выше голову… Потрогай руками бугорки у себя на лбу и вспомни, что, когда ты чертил меж ними свой воображаемый круг, как чертят на бумаге геометрическую фигуру, ты начал с нужного конца и теперь спокойно можешь рассуждать здраво!
Так ступай же отсюда прочь… Ступай и поднимись в загадочную галерею, только в своих рассуждениях начни с нужного конца и ни в коем случае не забывай о здравом смысле, обопрись на свой разум, как Фредерик Ларсан опирается на свою трость, и ты убедишься вскоре, что великий Фред не более чем глупец.
Жозеф РУЛЬТАБИЙ, 30 октября, полдень».
«Как решил, так и сделал… Так, с пылающей головой, отправился я в галерею, и, хотя не нашел там ничего другого, кроме того, что уже видел минувшей ночью, здравый смысл заставил меня понять одну вещь, потрясающую вещь, так что голова пошла кругом и мне снова пришлось искать нужный конец, чтобы ухватиться за него и не упасть.
Вот теперь мне понадобятся силы, чтобы отыскать осязаемые следы, которые обязательно впишутся, должны вписаться в круг более широкий, чем тот, что я начертил у себя на лбу между двумя бугорками!
Жозеф РУЛЬТАБИЙ, 30 октября, полночь».
Глава XIX, В КОТОРОЙ РУЛЬТАБИЙ ПРИГЛАШАЕТ МЕНЯ ОТОБЕДАТЬ В ХАРЧЕВНЕ «ДОНЖОН»
Блокнот этот, в котором подробнейшим образом описывались события в загадочной галерее, Рультабий вручил мне гораздо позже, хотя сделал он эти записи утром, сразу же после таинственной ночи. А в тот день, когда я приехал к нему в Гландье, он с присущей ему обстоятельностью рассказал мне все, что вы теперь уже знаете, поведал он и о том, на что употребил те несколько часов, которые ему довелось провести на этой неделе в Париже, где, впрочем, он не узнал ничего для себя полезного.
Событие в загадочной галерее произошло в ночь на 30 октября, то есть за три дня до моего возвращения в замок, так как приехал я 2 ноября.
Итак, 2 ноября, получив телеграмму моего друга, я являюсь в Гландье с револьверами.
Я нахожусь в комнате Рультабия, и он только что закончил свое повествование.
Рассказывая, он непрестанно поглаживал выпуклые стекла пенсне, найденного им на тумбочке, и при виде радости, с какой он манипулировал этими стеклами, предназначенными для дальнозоркого человека, я проникался уверенностью, что они-то и являлись тем самым осязаемым следом, который должен был вписаться в круг, определенный его разумом и здравым смыслом. Его необычная, единственная в своем роде манера изъясняться, пользуясь поразительно емкими и точными словами, не вызывала у меня больше удивления; однако зачастую, чтобы понять смысл этих слов, требовалось постигнуть его мысль, а проникнуть в тайну мышления Жозефа Рультабия было не так-то просто. Логика этого мальчика — любопытнейшая вещь. Пожалуй, это самое замечательное из всего, что мне доводилось когда-либо наблюдать. Рультабий шагал по жизни, не подозревая о том, какое удивление и даже потрясение вызывал он порой у окружающих. Пораженные размахом его мысли, люди оборачивались ему вослед, останавливались и смотрели, как шествует это воплощение мысли, — так провожают взглядом необычный силуэт, повстречавшийся в пути. Только, вместо того чтобы подумать про себя: «Откуда он взялся такой? И куда идет?», люди обычно говорили: «Откуда взялась у Рультабия такая мысль и как она будет развиваться?» Я уже упоминал, что он и не подозревал вовсе об этом своем особом даре и потому ничуть не стеснялся его, шагая по жизни, подобно всем остальным. Точно так же человек, который не подозревает об эксцентричности своего костюма, чувствует себя непринужденно, в какой бы среде ни оказался. Вот и этот мальчик, который не мог нести ответственности за ум, данный ему от природы, с величайшей простотой говорил о сложнейших вещах в их логическом выражении, так сказать, конспективно, опуская ненужные подробности, однако именно это обстоятельство и мешало нам, простым смертным, понять самую суть его рассуждений, хотя он и пытался представить нашему восхищенному взору эту суть в натуральную величину, как бы растягивая ее в пространстве.
