Сергей Сидорский - Осознание ненависти
— Кстати, полковник считал Полякова сумасшедшим, — заметил Холмов.
— Неужели? — с иронией отозвался Шердаков. — Значит, автором учтено и это?
— Все учесть невозможно, — холодно возразил Холмов. — Ведь в доме собрались чужие друг другу люди. Мне кажется, преступник очень умело заметает следы. А тень прошлого, тень старинной легенды просто использует.
— Полностью согласен с вами, — Шердаков взял из коробки новую сигарету и понюхал табак. — Мы не знаем, кто убийца, но уверены, что он находится в этом доме и к тому же располагает неопровержимым алиби. Весьма изощренная личность, не правда ли?
Холмов промолчал.
— Да-да, весьма. Убийца с фантазией, — продолжал Шердаков. — И фантазией чудовищной! — Вспыхнула спичка, и капитан окутал себя облаком дыма. — Меня занимает сейчас тайна написанной Поляковым картины. Я намерен еще раз допросить его, и не откладывая. К сожалению, Поляков упрям и всячески избегает темы, которая, по непонятной нам причине, его пугает. Но я знаю, как заставить его заговорить!
Глава X
Необычный десерт
Обед, во время которого практически не было произнесено ни слова, подходил к концу. Неожиданно Шердаков нарушил молчание и спросил у вошедшей в столовую хозяйки:
— А что, Марта Анатольевна, вы никогда не позировали для картины? — при этом он бросил косой взгляд на Полякова, лицо которого тут же превратилось в напряженную маску.
Марта Дворская поставила на стол яблочный пирог.
— Нет, никогда, — в ее устремленном на капитана взгляде было недоумение. — А почему вас это интересует?
— Да так, — Шердаков взял салфетку и тщательно вытер губы. — У вас удивительно выразительное лицо. А среди нас все-таки есть художник.
— Нет, я никогда не позировала господину Полякову.
— Жаль. Получилась бы неплохая картина.
— Вы, конечно же, шутите? — Марта Дворская, очень бледная, с красными запавшими глазами, перевела взгляд с Шердакова на Полякова. — Я отказываюсь понимать вас, капитан! Может быть, вы, господин Поляков, объясните мне, что все это значит?
Поляков нервно сорвал с груди салфетку и бросил ее на скатерть.
— Простите, но я и сам ничего не понимаю, — его тон был откровенно вызывающим. — Капитан уже выпытывал у меня нечто подобное и получил, на мой взгляд, достаточно ясный и лаконичный ответ: я не пишу картин. И никогда не просил кого бы то ни было позировать мне!
Поляков встал, но выйти из-за стола ему не удалось: все остальные по-прежнему сидели на своих местах.
— Не горячитесь, молодой человек. Не горячитесь и, пожалуйста, сядьте, — твердо произнес Шердаков.
Поляков, видя, что теперь уже все без исключения смотрят на него, безвольно опустился на стул. Его лицо исказила гримаса страдания.
— Ну, не стоит так волноваться из-за каких-то пустяков, — продолжал Шердаков. — Какая, в конце концов, разница: писали вы здесь картину или не писали? Думаю, все присутствующие со мной согласятся.
— Но я уже один раз сказал вам, что ничего не писал!
— Чудесно! Мы все это слышали.
— Тогда перестаньте, ради бога, повторять это!
— Хорошо, хорошо, — постарался успокоить молодого человека Шердаков и повернулся к Олегу Кличеву. — Не будете ли вы так любезны передать мне кусочек пирога? Уверен, что он великолепен. Благодарю вас. Яблочный пирог — моя слабость. Но, к сожалению, в нем слишком много калорий. Н-да. С моей комплекцией волей-неволей приходится над этим задумываться. Еще один кусочек, пожалуйста.
Олег Кличев выполнил просьбу капитана и многозначительно переглянулся со своей женой.
За столом возникло некоторое оживление. Эмма Блиссова обменялась несколькими фразами с доктором Энским. Холмов о чем-то спросил Женю. Та сдержанно ответила.
Но самым примечательным было то, что никто, кроме Шердакова, больше не спешил попробовать яблочного пирога.
Поляков же, чувствуя повышенный интерес к своей особе, сделал новую попытку выйти из-за стола.
Шердаков остановил его заранее заготовленным вопросом:
— Чуть не забыл спросить у вас, господин Поляков. Как часто вы поднимались на третий этаж?
Поляков снова упал на стул.
— Я… я не совсем понимаю вас, капитан.
— Да? Тогда я повторю свой вопрос как часто вы поднимались на третий этаж? — И безжалостный Шердаков улыбнулся.
Поляков поежился. На лбу его заблестели капельки пота.
— Я… не помню. Возможно, два-три раза.
— Только и всего? А могу я узнать, откуда такой интерес к пустым и пыльным коридорам?
— Мне кажется, этот интерес вполне естествен.
— Вас занимала старинная легенда?
— Да, немного.
— Но, как мне помнится, вы полностью отрицали возможность существования призрака?
— Я все еще не изменил своего мнения.
— Нет ли в ваших словах противоречия?
— Никакого противоречия я не вижу.
— А может быть, вас привлекло убийство полковника Можаева? — спросил Шердаков.
Поляков изменился в лице, но ответил дерзко:
— Меня интересует проблема жизни и смерти как экзистенциальная, мистическая категория, капитан, а убийство здесь ни при чем!
— Вы считаете, в наших подходах к проблеме есть существенные различия?
— Безусловно.
— Так-так. Хотелось бы узнать: какие именно?
— Вам этого не понять.
— Отчего же? — Шердаков окинул взглядом всех присутствующих, словно обращался к кому-то из них.
— Проблема жизни и смерти намного глубже, чем вы можете себе представить, — пробормотал Поляков.
Шердаков рассмеялся, щеки его покраснели от удовольствия.
— Что вы пытались изобразить на картине, молодой человек? Что?
Поляков вздрогнул и, как оказалось, был окончательно выведен из равновесия.
— Какое вам, собственно, дело до всего этого?! — почти прокричал он. Руки его затряслись, глаза забегали. — Не было никакой картины! Не было! Она просто не состоялась!
Внезапно Шердаков понял, что Поляков до смерти чего-то боится. Но почему?
— Картина была уничтожена, не так ли?
— Да!
— По какой причине?
— Вас это не касается!
Шердаков улыбнулся строгой отеческой улыбкой.
— Чем же вас так привлек, а затем испугал образ женщины-призрака?
Поляков издал что-то вроде стона и закрыл лицо руками.
— Хватит! С меня довольно!
— Не спорю, образ действительно ужасен. Но, возможно, в нем есть что-то притягательное? В особенности для того, кого так занимает проблема жизни и смерти. — И Шердаков, желая увидеть реакцию окружающих его людей, огляделся.
