Хью Пентикост - По следу смеющегося маньяка
Когда же вдруг лично мы оказываемся жертвами неоправданного насилия, это настолько нас потрясает, до такой степени недоступно нашему пониманию, так бессмысленно и вместе с тем беспредельно ужасно, что с этим невозможно смириться.
Впервые в своей жизни Брэден увидел нас — беднягу Кили, Питера и меня — всего несколько часов назад. Но ему удалось оставить нас такими потрясенными, что мы уже никогда не сможем этого забыть. И всю свою бесчеловечную жестокость он обрушил на нас только потехи ради! Только для того, чтобы расплатиться за другую забаву, которую посмел прервать Питер.
После я много раздумывал над этим случаем. Что должно было произойти с людьми — со взрослыми людьми! — что они потеряли всякое сходство с человеческими существами? Должно быть, это началось у них с детства. Если обратиться к истокам их первобытной жестокости, возможно, обнаружится след бесчеловечного насилия, перенесенного ими в раннем прошлом. Но кто станет в этом разбираться? Кого это волнует? Неужели Гарделла был прав в своей «речи на Четвертое июля»? И неужели до тех пор, пока нам не запретят выпивку или каким-либо другим образом не стеснят наши желания и свободу, нас ничего вокруг не будет задевать? И пусть все идет своим чередом, но только пока это не касается одного из нас.
Я сказал, что много размышлял об этом, но, разумеется, не тогда. Окрик Гарделлы остановил меня, и Брэден нерешительно отошел прочь в лунном свете. Помню, я опустился на снег и зарыдал, как малый ребенок. У меня болело буквально все, но я плакал не от этого. Внутри меня жгла ненависть и злоба, каких я не ведал до сих пор. Это было горячее сочувствие и острая жалость к Питеру. Всем своим нутром я представлял себе, что он должен был чувствовать, скрючившись в снегу и беспомощно наблюдая за изощренно жестоким издевательством бандитов, отстегнувших его протез и с хохотом перебрасывающихся им!
То, что происходило сразу после появления Гарделлы, я помню несколько смутно. Кто-то помог мне встать, и я увидел, что это Макс, чье лицо показалось мне смертельно бледным в призрачном лунном свете. Гарделла и двое полицейских хлопотали над Питером.
— Ради Бога, пусть они не забудут его протез, — пробормотал я Максу, указывая на сугроб.
— Господи Боже! — в ужасе простонал Макс, на минуту оставив меня.
Гарделла и полицейский, скрестив руки, сделали сиденье, и мне показалось, Питер начинал приходить в себя, потому что руками он обхватил их плечи, придерживаясь. Его лицо было темным и влажным от крови. Помню, я прошел по коридору между двумя рядами испуганных и любопытных лиц в кабинет Макса, где я упал в кресло и снова разразился рыданиями.
И в следующую секунду кабинет заполнился людьми, которые внесли Питера. Я слышал, как он сказал им: «Я справлюсь», и я понял, что он снова пристегнул свой протез.
Доктор Френч уже был здесь, он нагнулся над Питером, обрабатывая его синяки и ссадины. На меня подошла взглянуть Конни Френч, его жена.
— Ну, вы у нас уже большой мальчик, и вам не грех выпить, — невозмутимо сказала она, передавая мне бумажный стаканчик с виски. — Где у вас болит?
— П-повсюду, — сказал я. — Только я… я плачу… не из-за этого. Это потому, что… у меня так мерзко на душе и я… с ума схожу от ярости!
— Правильно, — сказала она. — Пора уже кому-нибудь возмутиться!
Она подошла к столу и что-то вынула из докторского саквояжа. Это оказалась пластиковая бутылка со спреем. Она побрызгала лекарством на синяк над моей бровью, а потом на челюсть. Боль стала понемногу ослабевать.
— Выпейте, — сказала она.
Я осушил стаканчик одним глотком. Горячим потоком спиртное пробежало по пищеводу, и это помогло мне справиться с рыданиями. Я огляделся. Сразу было видно, что Брэден и его компания отсутствовали. Гарделла наблюдал за работой доктора, стоя около Питера. Его пухлое лицо было непривычно унылым, зубы стискивали неизменную сигару. Шайкой Брэдена, очевидно, занимались другие полицейские.
Закрыв глаза, Питер откинулся на спинку стула, предоставив себя заботам доктора.
— Вам повезло, что они не сломали вам челюсть, — сказал он Питеру.
Питер открыл глаза.
— Я прикрывался, как мог, — сказал он. — Я же не мог встать и драться с ними, черт побери! Так что я притворился, что сразу потерял сознание.
— Вы и потеряли его.
— Нет, это со мной случилось, когда они занялись Джимом. А как Джим?
Я быстро подошел к нему.
— Со мной все в порядке, — сказал я. — Я не мог вам помочь, Питер. Все произошло так быстро. Они напали на меня со спины.
— Знаю. Не могу вам сказать, как мне стыдно, что я втянул вас в это дело. Для меня это самое страшное. Потому что я слышал, что он вам сказал, Джим. — Он повернул голову и взглянул на Гарделлу. — Вы и ваш товарищ Льюис были правы с самого начала, — сказал он.
— Приятно слышать, — отозвался Гарделла. — Но о чем вы?
— О смехе! — сказал Питер. — Это была имитация, с самого начала до конца. Вы говорили, что я не могу наверняка узнать тот смех. А я клялся, что смогу. Я клялся, что узнал его.
— Это и на самом деле не был хохот Вайдмарка?
— Думаю, нет, если только один из них не тот мой прошлогодний приятель. Я выясню это у Брэдена.
— Мы должны вытянуть это из Брэдена, — поправил его Гарделла. — Вам уже получше?
— Я не могу ждать! — сказал Питер. — Да, вы же не объяснили, как случилось, что вы там появились?
— Это благодаря миссис Лэндберг, — сказал Гарделла.
Мы все посмотрели на Хедду, крепко держащую Макса за руку.
— Я услышала этот хохот из гостиной, — сказала она. — Полицейский, которого вы оставили охранять Лауру, вышел на кухню сварить кофе. Кухня выходит на другую сторону, так что он ничего не слышал. Я позвала его, мы подошли к окну и увидели, что там происходит.
— Ну как, доктор? — спросил Гарделла. — Эти ребята могут присутствовать на маленьком чаепитии?
— В общем, они в порядке, — сказал Френч.
— Ладно, тогда вы все уходите, — сказал Гарделла, — за исключением Стайлса и Трэнтера. Мы собираемся выпить чаю. Макс! Пусть Гоуэн приведет сюда Брэдена.
Питер медленно прошелся по комнате, расправляя, как я знал по собственным ощущениям, болезненно ноющие мышцы. Внезапно он обернулся к Гарделле.
— Отдайте его мне! — попросил он.
Гарделла рылся в ящике стола в поисках своей бутылки. Он уже успел добыть себе новую. Его воспаленные глаза превратились в заплывшие щелочки. Он еще и мечтать не мог о том, чтобы поспать.
— Возможно, — сказал он и отхлебнул виски из горлышка.
— Вы можете себе представить, каково это было, — спросил Питер, — корчиться там, в снегу, когда твоя нога воткнута в сугроб, как лыжная палка, и ты знаешь, что ничего, абсолютно ничего не можешь сделать? Дайте мне с ним разобраться.
