Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13
В голосе Питера Кейна послышалась мольба. Его большая рука сжала плечо гостя, на красивом лице появилось выражение тревоги и страха за то, что он нанес этому человеку непоправимую обиду.
– Нужно было послать мне телеграмму…
– Это ничего бы не изменило, – твердо, почти упрямо произнес Питер Кейн. – Ничего нельзя было изменить, Джонни. Ничего! Это должно было произойти. Если бы тебя даже посадили безвинно… Я не говорю, что ты в чем-то виновен… Я бы не хотел, чтобы память о твоем заключении всю оставшуюся жизнь тяготила ее. Я бы просто не вынес этой неопределенности. Джонни, я ведь всю жизнь был вором… кроме последних пятнадцати лет, и судить могу шире, чем большинство людей, из-за того что я такой, какой есть. Но она этого не знает. Крейг сегодня у меня…
– Крейг? Из Скотленд-Ярда?
Питер кивнул, в глазах промелькнуло удивление.
– Мы с ним добрые друзья. Уже много лет. И знаешь, что он сказал сегодня утром? Он сказал: «Питер, ты правильно сделал, что отдал дочь за порядочного человека». И я знаю, что он прав.
Джонни откинулся на спинку глубокого плетеного кресла и прикрыл ладонью глаза, будто защищаясь от солнечного света.
– Я не собираюсь себя жалеть, – усмехнувшись, сказал он, потом чуть подался вперед и сжал руку Кейна. – Так что еще одной вендетты можете не бояться, Питер. Думается мне, с вас хватит и одного Эммануэля Лега, и…
Неожиданно он замолчал, потому что в этот миг рядом с ними словно из-под земли вырос дворецкий.
– Питер, – хрипловато зашипел слуга, – он пришел. Пустить?
– Кто пришел?
– Эммануэль Лег. Выглядит еще противнее, чем обычно.
Питер Кейн замер, точно окаменел.
– Где мисс Марни… миссис Флойд?
– Снова в свое подвенечное наряжается и безделушки свои цепляет для фотографии, – сказал Барни. – Она уже переоделась, но тут этот фотограф заявился. Сейчас он в саду расставляет свои штуки. Я говорю ей…
– Ты слишком разговорчив, – мрачно произнес Питер. – Веди Эммануэля ко мне. Хочешь повидаться с ним, Джонни?
Джон Грей встал.
– Нет, – сказал он. – Спасибо, но лучше я прогуляюсь по вашему розарию. Не хочу ничего видеть, что напоминает о том ужасном месте.
Джонни уже ушел через калитку между зелеными самшитами в дальнем конце сада, когда Барни вернулся с посетителем.
Мистер Эммануэль Лег был ниже среднего роста, худой и узколицый, со впалыми щеками и залысиной в седых волосах. На носу его восседали очки в роговой оправе. На пару секунд он остановился, окидывая взглядом место, задрав при этом подбородок и втянув тонкие губы. Одежда на нем была потрепанная, тонкая стальная цепь заменяла цепочку для часов, и словно специально для того, чтобы подчеркнуть убожество помятого костюма, на ногах у него блестели новые лимонного цвета ботинки. Держа в руках шляпу, он стал осматривать владения своего врага, пока его взгляд не остановился на хозяине.
Первым заговорил Питер Кейн:
– Эммануэль! Подходи, садись.
Лег медленно направился к хозяину.
– Милое местечко, Питер. Все самое лучшее, как я погляжу? Кто бы сомневался! И старик Барни все еще с тобой. Он, небось, тоже перевоспитался? Я правильно говорю: «Перевоспитался»?
Голос у него был тонкий, язвительный. Бледно-голубые глаза холодно смотрели на бывшего подельника.
– Воровством он больше не занимается, если ты это имеешь в виду, – ответил Питер, и лицо гостя скривилось, как от боли.
– Зачем такие грубые слова…
– Позволь твою шляпу, – Питер протянул руку, но Эммануэль шляпу не отдал, а чуть посторонился.
– Ну уж нет, спасибо. Я обещал одному своему юному другу, что, пока буду здесь, ничего не потеряю. И давно ты тут обосновался, Питер?
– Лет четырнадцать.
Питер сел, и незваный гость последовал его примеру, повернув кресло так, чтобы смотреть прямо на хозяина.
– Эх, – мечтательно произнес он, – сытая, довольная жизнь! Уходишь, когда хочешь, когда хочешь, возвращаешься. Неплохо прошли эти четырнадцать лет? Куда лучше, чем просыпаться в четыре утра от лязга ключей в железной двери. А в Принстауне все по-старому… О, я забыл, ты же там никогда не был.
– Как-то проезжал мимо, – с показным спокойствием и явно понимая, что задевает гостя, произнес Питер. Губы бывшего заключенного задрожали и расползлись в оскале.
– Ах, мимо проезжал! – презрительно промолвил он. – Жаль, что я не знал, а то вывесил бы свой флаг в окно! В Принстауне по такому случаю нужно было праздник устроить. Проезжал мимо, надо же! – едва сдерживая злость, воскликнул он.
– Сигару?
Эммануэль Лег отмахнулся от предложения.
– Спасибо, не надо. Как-то отвык за пятнадцать-то лет… Хотя за это время можно пристраститься и к новым удовольствиям. Пятнадцать лет вне жизни – большой срок.
Стало понятно, что Эммануэль явился для того, чтобы объявить о начале войны. И день он выбрал как нельзя лучше. Питер принял вызов.
– У того человека, что ты подстрелил, тоже были свои привычки… Он умер через два года, – резко произнес он, и вся сдерживаемая ярость полыхнула в глазах его бывшего товарища.
– Надеюсь, он сейчас горит в аду, – прошипел Лег. – Грязная свинья! – Он с усилием заставил себя успокоиться. – А ты, Питер, как я посмотрю, жил все это время припеваючи. Хороший дом (недешевый, поди), слуги, чего только нет. На машине разъезжаешь. Умный ты человек!
– Не стану спорить.
Руки бывшего заключенного задрожали, тонкие губы судорожно задергались.
– Дружка в беде бросай, а сам делай ноги, так? Каждый сам за себя, верно? Что ж, закон природы – ничего не попишешь. А если боишься, что он собирается стучать[25], просто черкни пару строк деловым[26], отстегни пару сотен, и все в порядке! – Он помолчал, но ответа не последовало. – Так ведь дела делаются, а, Питер?
Кейн равнодушно пожал плечами.
– Не знаю… Если ты так говоришь, теперь буду знать.
– Но ведь так и было, верно? – продолжил наседать Лег и снова осклабился, показав зубы. – Это ведь верный способ не угодить в кутузку, разве не так?
Питер посмотрел на своего мучителя, с трудом сохраняя спокойствие.
– Я не буду с тобой спорить, – сказал он.
– А ты и не сможешь! – воскликнул Лег. – Ведь это все логично. – Он осмотрелся. – Этот дом стоит немалых денег. Сколько это – половина от двухсот тысяч? У меня плохо с математикой. – Питер не дал втянуть себя в ловушку и промолчал. – Сто тысяч, верно? Я получил шестьдесят тысяч, стало быть, ты мне остался должен сорок.
– Если ты о том деле на судне, то там мы взяли меньше ста двадцати тысяч фунтов. Ты получил шестьдесят тысяч, и это бóльшая часть. Я положил их в твой банк, как только тебя взяли.
