Эллери Квин - Расследует Эллери Квин
— Я… мы можем идти домой? — запинаясь, спросила Фло.
— П-пожалуйста, — пролепетала Сандра.
— Нет! — рявкнул Конк. — Потому что теперь… О, Эллери. Что вы решили насчет «Лаборатории» Браунинга? Мне кажется, ключ к разгадке в ней.
— Безусловно, — улыбнулся Эллери. — Ну, Молли, теперь вы снова выглядите по-человечески.
— Спасибо, мистер Квин, — прошептала Молли, — за то, что вовремя заметили…
— Спасать невест для их женихов — моя специальность. Да, кстати. — Эллери поднял вверх толстый зеленый том, который держал в руке. — Здесь ответ на загадочную ссылку.
Би Маккензи уставилась на него.
— Это сборник стихотворений Роберта Браунинга, который дарили нам всем, когда мы вступали в общество Браунинга. Значит, имелся в виду мой Браунинг, мистер Квин?
— Ваш Браунинг, — кивнул Эллери, — и его «Лаборатория». Это название одной из поэм Браунинга. Так как автор записки советовал Молли «вспомнить» именно эту поэму, позвольте изложить вам ее содержание. — Он огляделся вокруг. — В поэме говорится о женщине, которая, обнаружив, что ее возлюбленный влюблен в другую женщину, достает яд, чтобы убить счастливую соперницу. Записки были предупреждением женщины, которая влюблена в Конка и пыталась убить вас, Молли, чтобы помешать вам выйти за него замуж. Ревность и зависть, приобретшие убийственные масштабы. Назвать вам эту женщину?
— Подождите! — Молли резко выпрямилась. — Вы… собирались сделать мне свадебный подарок, мистер Квин?
Эллери засмеялся и взял холодную ручку Молли в свои руки.
— Такая мысль приходила мне в голову.
— Я хочу от вас только один подарок, — продолжала Молли. — Пожалуйста, не говорите, кто эта женщина!
Эллери долго смотрел на Молли, потом сжал ее руку.
— Вы истинная жена врача, — промолвил он.
* * *Было очень поздно. Луна уже зашла, и лужайки чернели при ночном ветре. В окнах не было света — все спали, утомленные дневными события. В доме Фарнема выше по дороге тоже было темно.
— Думаю, вы знаете, что я собираюсь сказать, — обратился Эллери к безмолвной фигуре в другом плетеном кресле, — тем не менее я скажу это. Больше у вас не будет возможности причинить вред Молли — я об этом позабочусь. А так как Молли хочет замять дело, предлагаю вам найти предлог для того, чтобы покинуть Райтсвилл сразу же после завтрашней свадьбы. Фактически мы могли бы уехать вместе. Как вы на это смотрите?
Из другого плетеного кресла не донеслось ни звука.
— Люди, делающие то, что сделали вы, больные. Предположим, я направлю вас к нью-йоркскому специалисту. У вас будет шанс выздороветь, и я очень вам советую им воспользоваться.
Фигура шевельнулась, и в темноте прозвучал призрачный голос:
— Как вы узнали?
— Это возвращает нас в Средние века, — сказал Эллери. — И даже еще дальше — к пятому столетию от Рождества Христова и римским цирюльникам.
— Цирюльникам? — ошеломленно переспросил голос.
— Да. Потому что они до сравнительно недавнего времени были единственными людьми, занимавшимися хирургией. Только незадолго до Американской революции цирюльники и хирурги, скажем, в Лондоне были разделены на две самостоятельные группы, а во Франции, Германии и других европейских странах цирюльникам запретили практиковать хирургию значительно позже.
Таким образом, хирургия веками считалась профессией низкой категории. Настолько низкой, что хирургов никогда не удостаивали титулами. В некоторых странах предубеждение сохраняется и поныне. К самым знаменитым хирургам в лучших британских больницах обращаются не «доктор», как к другим врачам, а «мистер».
Когда я думал о записке, — закончил Эллери, — где о докторе Конклине Фарнеме, хирурге, отзывались как о «вашем распрекрасном мистере Фарнеме», я понял, что только одна персона в доме — и во всем Райтсвилле, если на то пошло, — могла ее написать, и это была леди, прибывшая с визитом из Англии. Вы, мисс Рейнолдс.
ОТДЕЛ УТВЕРЖДЕНИЯ ЗАВЕЩАНИЙ
КТО УМЕР ПОСЛЕДНИМ?
Уже несколько часов подряд Эллери пытался вдохнуть жизнь в дворецкого, который препятствовал прогрессу создания его нового романа.
На четырнадцатом часу Эллери понял, в чем беда, — он так давно видел настоящего, живого дворецкого, что это напоминало попытку оживить бронтозавра.
Ситуация явно требовала выхода, и Эллери, сделав мысленную заметку найти образец этой породы, если она еще не вымерла, в изнеможении рухнул на диван.
Казалось, он только закрыл глаза, как его разбудил звонок. С трудом разглядев, что будильник показывает семь минут девятого утра и что его сигнал отключен, Эллери пришел к выводу, что звонят в дверь. Дотащившись до нее, он уставился на стоящую на пороге девушку с безупречной фигурой, голубыми глазами и рыжими волосами.
— Мистер Квин? — осведомилась она мелодичным голосом, с сомнением глядя на растрепанного хозяина квартиры. — Я помешала?
— Нет, хотя я спал всего два часа и одиннадцать минут, — быстро ответил мистер Квин, впуская посетительницу. — С кем имею счастье беседовать?
— Эди Бэрроуз, — представилась девушка, слегка покраснев от удовольствия. — И у меня проблема.
— Как и у всех нас. Моя касается дворецкого.
— Поразительно! — воскликнула Эди Бэрроуз. — Моя тоже! Фактически даже двух. Вы когда-нибудь слышали о Клубе дворецких?
— Давайте не будем торопиться, мисс Бэрроуз, — взмолился Эллери, придвигая стул. — Что это за клуб и где он находится?
Девушка пустилась в объяснения. Клуб дворецких, подобно Афродите, родился из золотой пены 20-х годов. Он был еще более элитным, чем «Юнион», «Сенчури» или «Метрополь», — его членство строго ограничивалось тридцатью самыми благородными представителями профессии, которые объединили солидные ресурсы и арендовали для своего клуба высокий кирпичный дом на Шестидесятой улице рядом с Пятой авеню.
К 1939 году депрессия и естественные причины уменьшили число дворецких до дюжины. Но клубная казна продолжала жить собственной жизнью, ибо оставшиеся дворецкие, посвященные в финансовые секреты их работодателей-мультимиллионеров, вкладывали в их акции по нескольку долларов, и к 1963 году клуб приобрел дом в собственность, а кроме того, располагал надежными ценными бумагами стоимостью три миллиона долларов.
Сегодня в нем остались лишь два члена, давно удалившиеся от исполнения профессиональных обязанностей. Обоим шел девятый десяток. Одного звали Уильям Джарвис (у которого, как выяснилось, имелся недостойный внук по имени Бензелл Джарвис), а другого — дедушку Эди — Питер Бэрроуз, и оба жили в клубе.
