Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок
Похоже было, что он сейчас протянет руку — попрощаться, но Энджелл кивнул и нажал кнопку звонка. Вошла мисс Лок, чтобы проводить Годфри из кабинета.
Годфри ушел довольный, но озадаченный. Он явился к Энджеллу, заготовив целый ряд причин-жалоб, на худой конец, даже угроз. Любым путем, как угодно он хотел продолжить с ним знакомство. Он был готов к любому экспромту, готов был сыграть так, как выпадут карты, лишь бы добиться своего. И вот оказалось, что путь — пусть хотя бы щелочка — был ему теперь открыт. Его пригласили заходить.
В этот вечер, придя домой, Энджелл застал жену за упражнением на кларнете. Месяц назад он увидел объявление о продаже этого инструмента на аукционе Путтика на Бленхейм-стрит и послал туда своего клерка сделать от его имени заявку. Он приобрел инструмент по очень сходной цене, и хотя кларнет был не первоклассный, но вполне пригодный.
Энджелл слушал и качал головой. Для Перл и такого вполне достаточно, она еще и играть-то не умеет, и он подозревал, что музыкантши из нее не получится.
Когда он вошел, она как раз убирала кларнет и, откинув волосы, с удивлением на него посмотрела. Его словно что-то кольнуло, наверное, оттого, что она постоянно и мучительно напоминала ему Анну. В последнее время это сходство уже не поражало его так часто, потому что лицо Перл заменило для него лицо Анны, и теперь ему приходилось делать усилие, чтобы припомнить свою давно утраченную первую любовь.
Она быстро освоилась в его доме, если не считать одну-две оплошности, допущенные на первых порах, и он с удовольствием отметил и должным образом оценил ее разумное отношение к деньгам. Утренние и вечерние трапезы подавались всегда в строго определенное время, и в доме поддерживался образцовый порядок. Он теперь реже питался вне дома и часто приходил к обеду домой, прежде чем отправиться в клуб на партию в бридж, экономя таким образом с ее помощью потраченные на нее же деньги, хотя приготовленные ею блюда не всегда приходились ему по вкусу. Не раз случалось, что еда оказывалась слишком легкой, не хватало хорошего куска мяса, зато подавались в избытке фрукты и овощи; правда, он пока не высказал ей свое критическое отношение. Это можно будет сделать, когда они окончательно освоятся друг с другом.
Ибо они еще до сих пор не чувствовали себя свободно в обществе друг друга. На нее нередко находило плохое настроение, и он не мог понять причину. Она была чересчур прямолинейна, в то время как его ум все время искал у нее некие задние мысли, что было совершенно чуждо ее характеру. Случалось, он вдруг решал, что она неумна, однако она была способна делать весьма разумные выводы — свидетельство того, что ее мозг мог работать ничуть не хуже его собственного. Ему, конечно, немало придется потрудиться, прежде чем он будет полностью удовлетворен ею. Он пошел на этот брак, трезво все взвесив и с известным чувством гордости. Но уже понял, что кое-какие его расчеты не оправдались и кое-что из того, чем он гордился, по нему же и ударило. Впервые в жизни он имел дело с молодой женщиной, и замужество поставило их почти на равную доску.
С точки зрения общепринятых понятий его брак можно счесть смешным, это он понимал: большинство людей женились только затем, полагал он, чтобы совокупляться, и лишь потом начинали соображать, смогут ли они хотя бы в какой-то степени по-человечески жить вместе. Он же, с помощью пассивного согласия Перл, изменил этот порядок вещей.
Но временами он сожалел, что она такая физически привлекательная. Сегодняшний вечер особенно его обескуражил. На ней было платье без рукавов, и внутренняя часть ее руки от локтя до подмышки все время привлекала его взоры. Кожа была такой чистой и нежной, а подмышкой чуть темнее, и эта часть руки не была такой округлой, как остальная. Он был зачарован. Должно быть, у нее особо благоухающий запах, думал он. В конце концов она, опустив глаза, спросила:
— Что-нибудь случилось?
— Нет, нет, все в порядке. У вас очень милое платье.
— Вы его уже прежде видели. Я надевала его, когда мы ходили на тот первый концерт в Уигмор-холл.
— Правда? Я забыл.
— Уилфред, я все думаю…
— О чем?
— Когда я сегодня стирала пыль со всех этих картин, я подумала, нельзя ли нам иметь их поменьше в доме. Дело не в том, что мне приходится смахивать с них пыль, но они — они висят прямо одна на другой. Их невозможно толком разглядеть — они все сливаются.
Энджелл отрезал себе кусочек цыпленка и положил на тарелку.
— Опытному глазу это не мешает. Мне доставляет огромное удовольствие любоваться ими. — Он оторвал взгляд от ее руки. — И вы должны к этому привыкнуть.
— О, мне они нравятся — по крайней мере, большая часть. Но понравились бы еще больше, если их вешать по очереди. Скажем, вешать на месяц по половине.
— У меня их чересчур много собралось, чтобы соблюдать такую последовательность. Вы же видели, вся кладовая забита.
Она вздохнула.
— Обременительно иметь так много. Но не могли ли вы — нет, я думаю, нет.
— Что вы хотели сказать?
— Я подумала, а не продать ли вам часть из них. Может быть, тогда вы больше оцените другие.
— Ни за что, — объявил Энджелл. — Обладание всеми этими картинами наполняет меня особой гордостью. Постоянно любоваться ими, открывать в них все новые достоинства — в этом есть особая прелесть. Со временем вы это поймете — эту гордость обладания. — Его голос обрел какой-то особый оттенок, он и сам это почувствовал. Он откашлялся.
— Еще цыпленка, дорогая?
Перл взглянула на него с легким удивлением. С тех пор как они поженились, она не слыхала от него ни единого ласкового слова. Кроме того, она уже привыкла, что муж всегда был слишком занят своей едой, чтобы обращать внимание на содержимое ее тарелки.
— Нет, спасибо. Вы больше не хотите? Тогда я принесу пудинг. — Прежде чем встать со стула, она подняла руки, чтобы поправить волосы, и от этого движения грудь ее приподнялась и перед его взором предстали обе ее руки с внутренней стороны. Когда она вышла на кухню, он заерзал на стуле и взял кусочек хлеба, чтобы пожевать между блюдами. Он припомнил, что приступ легкой тошноты — тошноты желания — случался у него и раньше. Но с каждым разом это становилось все ощутимее. Он понимал, что назавтра все пройдет и, разумно рассуждая, не было никакой причины беспокоиться. Но каким-то непонятным образом эстетическое чувство пробуждало в нем чувство физическое. Его беспокоило еще и другое нарождающееся чувство, — хотя, возможно, оно таилось где-то слишком глубоко и не поддавалось трезвому анализу. Он только что сказал ей фразу: «Гордость обладания» — да, именно «гордость обладания» являлась одним из доминирующих стимулов его жизни. Он ходил на художественные выставки и в музеи, но лишь за тем, — или почти только за тем, — чтобы сравнивать то, что есть там, с тем, что есть у него и что бы ему хотелось приобрести. Крошечный Пикассо, размером чуть больше открытки, доставлял ему больше удовольствия, потому что висел у него на стене, чем картина «Девушка из Авиньона» в музее Современного искусства в Нью-Йорке. Один-единственный стул времен Вильяма Кентского красного дерева с позолотой, украшенный изображением дельфинов, хотя и в столь ветхом состоянии, что на него было страшно садиться, больше волновал его воображение в доме № 26 на Кадоган-Мьюз, нежели полный гарнитур мебели Чиппенделя в Хейервудском дворце.
