Элизабет Ролле - Венец королевы
За столом Джек оказался напротив Кейна. Непривычная сервировка смущала Джека и, боясь совершить какой-нибудь промах, он украдкой посматривал на соседей. Общего разговора не было. Трэверс и Кейн обменялись парой фраз, упомянув адвоката Трентона и железнодорожные акции, Барнет весь ушел в себя, что было его обычным состоянием. Джек нервничал, и поэтому есть ему не хотелось, к тому же относительно некоторых блюд он сомневался, сумеет ли благополучно справиться с ними, и предпочитал не брать их вовсе. Когда подали сладкое, Джек, успокоенный тем, что никто не обращает на него особого внимания, почувствовал, что голоден, и перепробовал все, съев при этом подряд пять булочек со взбитыми сливками. Когда он брал третью, дворецкий Джеймс Уилсон подумал, что хорошо воспитанный молодой человек вряд ли стал вести себя подобным образом; когда Джек взял четвертую, он решил, что хорошо воспитанный молодой человек определенно не стал бы вести себя подобным образом, а когда Джек потянулся за пятой булочкой, Уилсон сделал неопровержимое заключение, что тот вовсе не принадлежит к числу хорошо воспитанных молодых людей. Это его шокировало, и он утвердился во мнении, что таким людям здесь не место.
Встав из-за стола, Джек взял с блюда горсть засахаренных орехов и сунул в карман. Заметив насмешливый взгляд Кейна, он смутился, покраснел и не знал, что делать: то ли положить их обратно, что теперь казалось уже неприличным, то ли уйти с ними.
На помощь ему пришел Трэверс.
— В детстве я тоже обожал такие орешки и грыз их с утра до вечера, — сказал он, сглаживая неловкость. — У нас с вами, Джек, одинаковые пристрастия.
Барнет заметил, что засахаренные орехи употребляли еще в древние времена, например, в Египте, после чего Кейн вспомнил, что давно собирался почитать что-нибудь про Египет. Мистер Барнет беспокойно заерзал на стуле и пробормотал, что ничего интересного на эту тему в библиотеке нет. Однако Кейн не поддался и заявил, что придется ему самому заняться поисками, чем привел в ужас своего собеседника, представившего, как он варварски шарит на полках, внося беспорядок и опустошение. Оплошность Джека была забыта, и он спокойно удалился с орехами в кармане.
Проходя вечером через картинную галерею, расположенную в центре дома, а вернее сказать, замка, перестроенного на современный лад, Трэверс увидел Джека, медленно ковыляющего от одной картины к другой. Не отдавая себе отчета, зачем он это делает, Трэверс остановился и стал наблюдать за ним. Особенно подолгу Джек рассматривал портреты, то подходя ближе, чтобы разглядеть детали, то отступая подальше. Трэверс подошел к нему, когда Джек стоял уже у последней картины.
— Вам нравится?
— Хорошие картины, — задумчиво сказал Джек. — Только их слишком много. Когда сразу так много, все путается. Лучше, когда мало, чтобы на каждую смотреть подолгу, на каждое лицо.
— Лицо?
— Это я про портреты. Если долго смотреть, можно догадаться, о чем думает человек, которого нарисовали. Можно даже придумать, как он жил.
— Зачем? — спросил Трэверс, глядя на него с возрастающим любопытством.
— Так интереснее.
— И что же вам больше всего здесь понравилось?
Джек без колебаний указал на две небольшие картины, висевшие одна над другой.
— Те пейзажи.
На обеих картинах было изображено одно и то же: берег моря и гора со старинными белыми зданиями и стройными колоннадами храмов. На верхней все было окутано золотистой рассветной дымкой, сквозь которую пробивалось сияние белоснежного мрамора; море еще дремало в объятиях ночи, лишь один луч робко и нежно касался его волнистой поверхности; в воздухе было разлито радостное ожидание грядущего дня. На нижней картине море было мертвым, черным, гладким и неподвижным. Серые вечерние сумерки поглотили гору, и здания на ней напоминали могильные памятники; на самой вершине одна белоснежная колонна еще была освещена последним закатным лучом, но свет уходил, исчезал куда-то за край картины — печальная прощальная ласка перед вечной ночью. Обе картины принадлежали кисти неизвестного итальянского художника.
— Почему? — отрывисто спросил Трэверс, напряженно глядя Джеку в лицо. — Почему вам нравится именно это?
Здесь висели шедевры, созданные великими мастерами. Рядом с ними пейзажи живописца, чье имя затерялось в глубине веков, отступали на задний план, и из всех, кто бывал здесь, до сих пор они привлекали только одного человека: Джека Трэверса.
— Не знаю, — сказал юноша, опуская глаза. — Я не могу объяснить… Как они называются?
— «Восход» и «Закат», — нехотя ответил Трэверс — Это символы Греции, ее расцвета и гибели. — Он вдруг оборвал разговор, повернулся к собеседнику спиной и пошел прочь. Джек шагнул за ним, но Трэверс обернулся и холодно, даже враждебно сказал: — Спокойной ночи, мистер Картмел.
Лицо Джека стало хмурым.
— Мистер Картмел, — пробормотал он, когда Трэверс ушел. — Почему?
Глава IV
Ночью Трэверс внезапно проснулся. У него было ощущение, будто что-то разбудило его, но что? Он прислушался — все было тихо. Полежав неподвижно минут десять, Трэверс повернулся, устраиваясь поудобнее, и в этот момент его слух уловил слабый шум. Он доносился из-за стены, оттуда, где вот уже четыре года царила мертвая тишина. Четыре года назад в этой комнате долго и мучительно умирал Джек Трэверс; после его смерти никто не входил туда. Этого не могло быть, но ошибиться он тоже не мог: его тонкий слух уловил легкие, быстрые шаги. Отбросив одеяло, он встал и вышел в коридор. Дверь соседней комнаты была заперта. Трэверс еще раз потянул за ручку, постоял немного, потом вернулся к себе, зажег свет, открыл ящик маленького столика, достал старинную шкатулку и откинул крышку: на дне, покрытом тонким слоем пыли, тускло блеснул ключ. Было совершенно очевидно, что к нему давно не прикасались.
— Что за чушь, — произнес он, ставя шкатулку на место. — Бред какой-то.
Задвинув ящик, он насторожился — нет, ничего. Или все же кто-то быстро пробежал от двери запертой комнаты дальше по коридору? Трэверс снова выглянул в коридор: никого. Он уселся на постель. Положим, некто находился в комнате и заперся изнутри, когда он дергал дверь, а затем поспешно убежал. Но кто и зачем? Чем больше Трэверс думал, тем все это выглядело бессмысленнее и нелепее. В итоге он пришел к выводу, что никакого шума на самом деле не было, и лег спать.
— Как ваша нога? — осведомился он утром у Джека, продолжавшего сильно хромать.
— Болит немного.
— Вы бы поменьше ходили.
— Я хожу очень мало. — Джек замялся, а потом робко спросил: — Можно мне посмотреть библиотеку?
