Артур Дойл - Лучшие классические детективы в одном томе (сборник)
– Да, сэр.
– Если горничная тетушки и другая женщина говорят правду, значит, лавочник действительно встретил ее. Болезнь была предлогом, чтобы нас обмануть. У нее была какая-нибудь преступная причина, для того чтобы тайно побывать в городе. Запачканное краской платье, по-видимому, принадлежит ей, а огонь в ее комнате в четыре часа был разведен для того, чтобы сжечь это платье. Розанна Спирман украла алмаз. Я сейчас же пойду и скажу тетушке, какой оборот приняло дело.
– Нет, повремените еще, сэр, – послышался меланхолический голос позади нас.
Мы быстро обернулись и очутились лицом к лицу с сыщиком Каффом.
– Почему же? – спросил мистер Фрэнклин.
– Потому что, сэр, если вы скажете миледи, то миледи передаст об этом мисс Вериндер.
– Предположим, что передаст. А дальше?
Мистер Фрэнклин произнес это с внезапным жаром и запальчивостью, как если б сыщик смертельно оскорбил его.
– А как вы думаете, сэр, – спокойно сказал сыщик Кафф, – благоразумно ли задавать этот вопрос мне – и в такую минуту?
Наступило минутное молчание. Мистер Фрэнклин приблизился к сыщику. Оба они пристально посмотрели в лицо друг другу. Мистер Фрэнклин заговорил первый, понизив голос так же внезапно, как возвысил его.
– Я полагаю, вам известно, мистер Кафф, – сказал он, – что вы касаетесь чрезвычайно щекотливого вопроса.
– Не в первый, а может быть, в тысячный раз касаюсь я щекотливых вопросов, – ответил тот со своим обычным бесстрастием.
– Вы хотите сказать, что запрещаете мне говорить тетушке о случившемся?
– Я хочу сказать, сэр, что я брошу это дело, если вы сообщите леди Вериндер или кому бы то ни было о том, что случилось, пока я не дам вам позволения на это.
Его слова решили вопрос. Мистеру Фрэнклину ничего больше не оставалось, как покориться; он гневно повернулся и оставил нас.
Я с трепетом слушал их, не зная, кого подозревать и что теперь думать. Но, несмотря на мое смущение, две вещи были мне ясны: во-первых, что барышня, неизвестно почему, была причиной тех колкостей, которые они наговорили друг другу. Во-вторых, что они совершенно поняли друг друга, не обменявшись никакими предварительными объяснениями.
– Мистер Беттередж, – сказал сыщик, – вы сделали очень большую глупость в мое отсутствие. Вы сами пустились на розыски. Впредь, может быть, вы будете так обязательны, что станете производить розыски совместно со мной.
Он взял меня под руку и повел по дороге, которой сюда пришел. Должен признаться, что, хотя я и заслужил его упрек, тем не менее я не собирался помогать ему расставлять ловушки Розанне Спирман. Воровка она была или нет, законно это или нет, мне было все равно – я ее жалел.
– Чего вы хотите от меня? – спросил я, вырвав свою руку и остановившись.
– Только небольших сведений о здешних окрестностях, – ответил сыщик.
Я не мог отказаться пополнить географический багаж сыщика Каффа.
– Есть ли на этой стороне какая-нибудь дорога, которая вела бы от морского берега к дому? – спросил Кафф.
С этими словами он указал на ели, за которыми лежали Зыбучие пески.
– Да, – ответил я, – тут есть дорожка.
– Покажите ее мне.
Рядышком, в сумерках летнего вечера, оба мы, сыщик и я, отправились к Зыбучим пескам.
Глава XV
Кафф молчал, погруженный в свои думы, пока мы не вышли в еловый лесок. Тут он очнулся, как человек, принявший решение, и опять заговорил со мной.
– Мистер Беттередж, – сказал он, – так как вы сделали мне честь и впряглись, как говорится, со мной в одну упряжку и так как я думаю, что вы можете быть мне полезны еще до истечения нынешнего вечера, – я не вижу никакой надобности для нас с вами таиться друг от друга и намерен со своей стороны подать вам пример откровенности. Вы решили не сообщать мне никаких сведений, которые могли бы повредить Розанне Спирман, потому что с вами она вела себя хорошо и потому что вам искренне жаль ее. Эти гуманные побуждения делают вам большую честь, но в данном случае они совершенно бесполезны. Розанне Спирман не грозит ни малейшей опасности, даже если я обвиню ее как соучастницу в пропаже алмаза, на основании улик, которые так же очевидны для меня, как нос на вашем лице.
– Вы хотите сказать, что миледи не станет преследовать ее судебным порядком? – спросил я.
– Я хочу сказать, что миледи не сможет преследовать ее, – ответил сыщик. – Розанна Спирман – не более как орудие в руках другого лица, и ради этого другого лица Розанна Спирман будет пощажена.
Он говорил серьезно, в этом нельзя было сомневаться. Однако в моей душе шевельнулось какое-то подозрение против него.
– Не можете ли вы назвать это другое лицо? – спросил я.
– Не можете ли вы, мистер Беттередж?
– Нет.
Сыщик Кафф вдруг остановился и посмотрел на меня с меланхолическим участием.
– Мне всегда приятно щадить людские слабости, – сказал он. – А в настоящую минуту я испытываю огромное желание щадить вас, мистер Беттередж. А вы, по той же прекрасной причине, чувствуете огромное желание щадить Розанну Спирман, не правда ли? Скажите, не сшила ли она себе недавно новое белье?
К чему он так неожиданно ввернул этот странный вопрос, я никак не мог догадаться. Но, не видя, чем правда могла бы повредить Розанне, я ответил, что девушка поступила к нам с очень скудным запасом белья и что миледи в вознаграждение за ее хорошее поведение (я сделал ударение на последних словах) подарила ей новое белье недели две назад.
– Как жалок этот свет! – сказал сыщик. – Человеческая жизнь есть нечто вроде мишени, в которую несчастье стреляет беспрестанно и всегда попадает в цель. Если бы не этот новый запас белья, мы легко нашли бы новую кофту или юбку в вещах Розанны и уличили бы ее таким образом. Вы следите за моей мыслью, не так ли? Вы сами допрашивали служанок и знаете, какие открытия сделали две из них у двери Розанны. Наверное, вы знаете, чем занималась вчера девушка, после того как она занемогла? Вы не можете догадаться? О боже мой! Это так же ясно, как полоса света вон там за деревьями. В одиннадцать часов в четверг утром инспектор Сигрэв – это скопление человеческих слабостей – указывает всем женщинам пятно на двери. У Розанны есть основание предполагать, что след оставлен ее собственной одеждой; она пользуется первым удобным случаем, чтобы уйти в свою комнату, находит пятно на своей кофточке или юбке, или все равно на чем, притворяется больной, пробирается в город, покупает материал для новой юбки или кофты, шьет ее одна в своей комнате в четверг ночью, разводит огонь – не для того, чтобы сжечь: две другие служанки подсматривают у дверей, и она знает, что запах гари ее выдаст, да ей и некуда деть кучу пепла, – разводит огонь, говорю я, чтобы выстирать, высушить и выгладить подмененную юбку, а запачканную скрывает – вероятно, на себе – и вот сейчас, в эту самую минуту, старается уничтожить ее где-нибудь в удобном местечке на этом уединенном берегу перед нами. Я видел сегодня вечером, как она зашла в рыбачьей деревне в одну хижину, куда, может быть, и мы с вами заглянем до возвращения домой. Она оставалась в этой хижине некоторое время и вышла оттуда, как мне показалось, с чем-то спрятанным под плащом. Плащ на женщине – эмблема милосердия – прикрывает множество грехов. Я видел, как она отправилась к северу вдоль берега, когда вышла из хижины… Неужели ваш морской берег считается таким живописным, мистер Беттередж?
