Найо Марш - Рука в перчатке
— Естественно.
Бимбо повернулся к окну, словно оглядывая простиравшийся за ним ландшафт. Тон его голоса изменился.
— Лично я — сторонник смертной казни.
Аллейн, чьи взгляды отличались от мнения большинства его коллег, обронил:
— В самом деле?
— Впрочем, это не имеет отношения к делу. — Бимбо отвернулся от окна. — Даже не знаю, к чему я об этом сказал.
— Мы можем о ваших словах забыть.
— Пожалуй.
— Так вы хотели сказать…
— Да-да. Насчет этого чертова Лейсса и его тошнотворной подруги. Само собой, они досидели до конца вечеринки. Никогда не видел, чтобы люди так пили и при этом были ни в одном глазу. Все машины уже разъехались, кроме его развалюхи, время шло к двум часам. Я решил, что надо им намекнуть. Взял его дурацкое пальто и отправился их искать. Долго ходил, но в конце концов наткнулся на них в своем кабинете: они устроились там с бутылкой шампанского. Оба сидели на диване спиной к двери и не слышали, как я вошел. Кажется, они обсуждали подробности минувшей вечеринки. Говорил Лейсс. Я услышал конец его фразы. — Бимбо остановился и нахмурился. — Конечно, скорее всего это ничего не значит. — Он взглянул на Аллейна, но тот промолчал. — Короче, было так. Он сказал: «Так мы навсегда избавимся от мистера Гарольда Картелла». А она спросила что-то вроде: «Когда они это обнаружат?» И он ответил: «Наверно, завтра утром. Тебе нечего бояться, ясно? Только, ради Бога, не теряй головы: мы чисты как стеклышко».
Интерлюдия
После этого рассказа (который вполне мог оказаться выдумкой) Бимбо не сообщил больше ничего интересного. Бросив взгляд на его стол: там лежало много нераспечатанной корреспонденции, в том числе несколько счетов и письмо из нотариальной конторы, адресованное Бенедикту Артуру Доддсу, — Аллейн взял с Бимбо слово подписать свои показания и собрался уходить.
— Не провожайте меня, — попросил он вежливо. — Я сам найду дорогу.
Бимбо не успел сдвинуться с места, как Аллейн вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Он не удивился, увидев в коридоре Дезире. Она выглядела сейчас более возбужденной, и Аллейн приписал это действию бренди. Но в общем Дезире оставалась самой собой.
— Я тебя ждала. Есть проблема.
— Какого рода?
— На самом деле это не проблема, но я все равно должна тебе сказать. Меня гложет совесть. Я поступила глупо, показав тебе письмо Пи Пи. Оно действительно было адресовано не мне.
— А кому?
— Пи Пи не сказал. Но он только что мне позвонил, страшно расстроенный, и попросил сжечь письмо и забыть об этом. Он говорил без умолку, вспоминал своих славных предков и бог знает что еще.
— Ты не сказала ему, что я видел письмо?
Дезире сдвинула брови.
— Нет, но все равно чувствую себя как горничная, разбившая чашку. Бедный Пи Пи! Что он так всполошился? Ты не представляешь, в какой он панике.
— Не обращай внимания. Думаю, это просто излишняя мнительность.
— Наверно. Но все-таки… — Дезире положила на его руку горячую ладонь. — Рори, если можно, не говори ему, что я дала тебе письмо. Он сочтет меня ябедой.
В эту минуту она ему очень нравилась.
— Не скажу, если не будет крайней необходимости. Но и ты ему ничего не говори, ладно?
— А мне-то зачем? Хотя я не понимаю, почему должна давать такие обещания.
— Это может быть важно.
— Не представляю, каким образом. Письмо у тебя. Ты его хочешь как-то использовать?
— Нет, если оно не связано с убийством.
— Наверно, бесполезно просить тебя вернуть его обратно. Бесполезно?
— А как по-твоему, Дезире? — Аллейн в первый раз назвал ее по имени. — Я верну его не раньше, чем удостоверюсь, что оно не имеет отношения к делу. Извини.
— Что за скучная у тебя работа. Не представляю, как ты ею занимаешься. — И она разразилась своим хрипловатым смехом.
Аллейн молча смотрел на нее несколько секунд.
— Наверно, в твоих словах скрыт какой-то глубокий смысл, — заметил он, — но, боюсь, все это уже не важно. До свидания. Еще раз спасибо за обед. — Садясь в машину, суперинтендант сказал водителю: — В Рибблторп. Это миль пять, не больше. Мне нужна приходская церковь.
Поездка оказалась легкой и приятной. В полях распускалась весенняя зелень, кое-где на лужайках уже цвели подснежники, и все дышало свежестью и деревенской простотой. Последняя фраза Дезире не выходила у него из головы.
Рибблторп оказался маленькой деревушкой. Миновав ряд домов и здание почты, они подъехали к скромной, но симпатичной церкви, за которой виднелся обветшалый дом священника.
Аллейн прошел на кладбище и скоро обнаружил викторианский надгробный камень, под которым покоилась «Фрэнсис Энн Патрисия, дочь Альфреда Молино Пайерса Пириода, эсквайра, и леди Фрэнсис Марии Джулии, его жены. Она не умерла, но спит»[9]. Он зашагал дальше, размышляя над неясностью этой цитаты, и довольно быстро нашел геральдическую эмблему, очень похожую на те, что висели в кабинете мистера Пириода. Она была выгравирована на могиле лорда Персиваля Фрэнсиса Пайка, который скончался в 1701 году и оставил всевозможные щедрые дары этому приходу. Та же фамилия часто попадалась и на других надгробиях, разбросанных по всему кладбищу начиная с царствования короля Якова. Примерно то же самое он увидел в церкви. Геральдические рыбы, гербы и мемориальные доски удостоверяли знатность и могущество неисчислимых Пайков.
Аллейну повезло. Крестильная книга была не заперта в ризнице, а прикована цепью, к резному столу, стоявшему возле купели. Перед алтарем какая-то женщина в переднике и перчатках натирала медь. На ней была широкая шляпа без полей, для удобства задранная на затылок и придававшая ей немного залихватский вид.
— Простите, — сказал он, подойдя к женщине, — можно мне взглянуть на записи крещений? Я изучаю старые архивы. Буду очень осторожен, обещаю.
— О, разумеется! — живо воскликнула она. — Пожалуйста. Муж сейчас в Рибблторп-Парве на встрече матерей, а то бы он мог многое вам рассказать. Если хотите, я…
— Нет-нет, спасибо, в этом нет необходимости, — поспешно заверил ее Аллейн. — Просто небольшой экскурс в генеалогию.
— Мы здесь совсем недавно, всего три месяца, и плохо знаем старину. — Жена приходского священника — Аллейн решил, что это именно она, — в последний раз прошлась тряпкой по медной дощечке, полюбовалась на свою работу, перешла в алтарь и взялась за ризницу.
— Я — миссис Николс. Мужа назначили сюда вместо отца Форсдайка. Боюсь, его записи покажутся вам сумбурными. — Она оглянулась на Аллейна через плечо. — Отец Форсдайк был человеком святым, но весьма рассеянным. Он умер, когда ему было уже за девяносто, да покоится его душа в мире.
