Чарлз Тодд - Дар мертвеца
Ратлидж выпалил, не выдержав и понимая, что должен был сдержаться и еще раз подумать:
— Нет, не представляю. Почему она не солгала вам, когда вы только начали ее подозревать?
— Потому что она меня недооценила. Думала, что мы успокоимся, когда обыщем ее паб сверху донизу и уйдем с пустыми руками. — Оливер улыбнулся. — Она так и не поняла, что, дурача меня, совершила большую ошибку! Готов поставить свою надежду на повышение. И теперь нам осталось одно: опознать останки. Ведь за этим вы сюда и приехали. — Оливер высказывал дружеское предупреждение, намекая на то, чтобы Ратлидж не переступал черты и не вторгался в его владения. Он уже не улыбался. — Однако, будь я человеком мстительным, я бы охотно представил надменной леди Мод доказательства того, что ее дочь не только умерла, но и родила внебрачного ребенка от какого-то неизвестного солдата. Не сомневаюсь, в ее благородной семье такое случается впервые.
* * *Ратлидж торопливо пообедал и сообщил девушке-портье, что ему, возможно, придется уехать на несколько дней, но он хочет сохранить номер за собой.
Хотя Мораг стирала его вещи, он счел, что этого недостаточно, и написал короткую записку Франс в Лондон, в которой попросил ее прислать на север чемодан побольше. Записку он отдал портье и попросил отправить ее. Оказалось, что он все же пробудет в Шотландии какое-то время, нравится ему это или нет. Но будь он проклят, если он отъедет далеко от границы!
Покинув Данкаррик, Ратлидж повернул на запад, а затем на север. Вначале ему пришлось заехать в Ланарк, поскольку прямой дороги между Данкарриком и Бреем не было. Он очутился в крошечном захолустном городке. Листва на деревьях уже окрасилась в коричневато-золотистые сентябрьские тона. Повсюду тянулись широкие поля, не разгороженные живыми изгородями, как в Англии. Ратлидж решил, что здесь, скорее всего, разводят овец, а не выращивают сельскохозяйственные культуры. Небольшие, тесные городки, сильно отличавшиеся от живописных поселений на юге, как будто застыли в суровом прошлом. У здешних жителей, независимых и куда менее скованных классовыми границами, чем англичане, было своеобразное прошлое, оно наложило на них заметный отпечаток. «Поставьте меня по обе стороны границы, — сказал себе Ратлидж, — и я сразу пойму, на чьей земле я нахожусь — английской или шотландской».
Когда Ратлидж отправился в дорогу, Хэмиш ненадолго перестал ругать инспектора Оливера и стал вспоминать, какая была Фиона до войны. Ратлидж пытался не обращать внимания, но слова Хэмиша вторгались в его мысли.
Они, Фиона и Хэмиш, знали друг друга с детства. Она с самых юных лет была живой и умной девочкой, привыкла играть с братьями и их друзьями. Летом бегала босиком, распустив темные волосы, в ее юбке путались вереск и солома. Любимица дедушки, она рано выучилась читать и не стеснялась высказывать свое мнение. Летом четырнадцатого года, когда Хэмиш Маклауд понял, что подруга его детства превратилась в веселую и пылкую девушку, он сделал ей предложение. А через несколько недель его отправили на фронт. В 1916 году он погиб во Франции, вдали от Фионы и родных гор, от всего, что он так любил.
Ничего удивительного, что ей захотелось взять ребенка, оставшегося без матери, и воспитать его как своего, воспитать, как они с Хэмишем могли бы воспитывать своего родного сына. Наследство мертвеца, его сын, пусть не по крови, по имени.
На фронте, когда солдаты вспоминали о доме и о мирном времени, Хэмиш всегда изображал ее заботливой и любящей, он вспоминал ее смех, доверчивость и неизменную нежность, память о которых он пронес с собой через всю войну.
Но Ратлидж увидел в Фионе Макдоналд и другое. У него сформировалось собственное впечатление, на которое не влияли воспоминания Хэмиша.
Он угадал в Фионе большую силу и способность смотреть миру в глаза. Храбрость — и страх. И горячее желание начать новую жизнь на обломках прежней… А теперь у нее отняли и это.
Вдруг Ратлидж понял: Фиона была прямой противоположностью Джин, на которой он сам хотел жениться и которая, как ему казалось, любила его. И впервые с тех пор, как Джин разорвала их помолвку, он понял, что совершенно освободился от ее чар. Как будто с его глаз упала пелена. Ратлидж вдруг осознал, насколько по-разному он и Джин смотрели на жизнь. Она мечтала жить в спокойном, уютном мирке, вращаться в избранном обществе, вызывать восхищение друзей. Муж, который после войны никак не может примириться с самим собой, муж с повредившимся рассудком и неопределенным будущим стал для нее кошмаром.
Фиона Макдоналд знала, что такое любовь и какова ее цена. Она знала, что именно отняла у нее война. Она любила бы Хэмиша, если бы тот вернулся домой израненный, обожженный, без рук и без ног. Она любила бы человека, которым он стал, так же сильно, как того, каким он был.
Она любила бы его даже с психической травмой, мучимого ужасными видениями…
Ратлидж запретил себе продолжать.
Но его одолевали и другие образы: женщины, похожие на Джин, которые приезжали в клиники и с ужасом смотрели на то, что осталось от их мужей или возлюбленных. Однажды он столкнулся с одной такой женщиной в дверях. Она выбегала из палаты, закрыв лицо платком и дрожа от ужаса. А в палате за ее спиной, стиснув кулаки, лежал мужчина с забинтованным лицом. Плакать и кричать он не мог. Были и другие, они с благодарностью принимали искалеченных близких, дорогих им мужчин, искренне считая, что им повезло — ведь те вернулись с войны живыми.
Фиона была в их числе…
Да, она очень храбрая и мужественная. Могла ли она быть убийцей?
Вопрос еще не до конца сформировался у него в голове, но Ратлидж почувствовал негодование. Он не имеет права подозревать Фиону. Он не имеет права предавать Хэмиша и Фиону Макдоналд.
Он запретил себе думать о войне и постарался сосредоточиться на том, что ждет его впереди.
Уехав из горной долины после смерти деда, Фиона отправилась на юг, в Брей.
Почему именно в Брей?
«Потому что там все по-другому, совсем не так, как в горах, — неожиданно ответил Хэмиш. — Там нет воспоминаний. Воспоминаний о деде, обо мне. О братьях, которые тоже погибли».
Ратлидж вспомнил показания, которые зачитывал ему Маккинстри. Когда миссис Дэвисон спросили, не могла ли Фиона ждать ребенка, когда покидала Брей, та недвусмысленно ответила: «Нет, я бы об этом знала… я приглядывала за Фионой — не потому что она, по моему мнению, была из тех, кто легко попадает в беду, но потому что она была одинокой молодой девушкой, которая находилась на моем попечении. Кстати, присматривать за ней было нетрудно — она редко брала выходные и даже по вечерам, когда дети уже спали, чаще всего сидела со мной и что-нибудь шила или читала вслух».
