Тайна постоялого двора «Нью-Инн» - Фримен Р. Остин

– Вы собираетесь увеличивать чеки? – удивился мистер Бриттон.

– Не сразу. Для удобства, – пояснил Торндайк, – я собираюсь сфотографировать их в половинном размере, чтобы шесть чеков поместились на одной целой пластине. Потом мы сможем увеличивать негативы, сколько захотим. Но в любом случае мы, наверное, будем увеличивать только подписи.

Драгоценный пакет был открыт, двадцать три чека извлечены и разложены на столе по порядку в соответствии с датами. Затем их закрепили резинками, чтобы не делать в них отверстий для булавок, партиями по шесть штук на маленьких чертежных досках. Каждая партия была расположена так, чтобы подписи располагались ближе к середине. Первая доска была закреплена на станине, которая передвигалась по направляющим до тех пор, пока указатель не попал на отметку «÷2» на длиннофокусной шкале. Торндайк сфокусировал камеру с помощью маленького микроскопа, который Полтон сделал для этой цели. Когда мы с мистером Бриттоном рассмотрели через микроскоп абсолютно четкое изображение, Полтон ввел фото­пластинку и сделал первую экспозицию, отнеся затем пластинку на проявку, пока следующую партию чеков устанавливали для съемки.

В фотографической технике, как и во всем остальном, Полтон точно следовал методам своего руководителя и учителя, отличающимися той неторопливой точностью, которая ведет к совершенству. Когда первый, еще мокрый, негатив был вынесен из темной комнаты, на нем не было ни пятнышка, ни блика, ни царапинки. Шесть чеков, изображенных на нем, уменьшенные до половины, выглядели так же четко и ясно, как прекрасные гравюры. Хотя, конечно, мне не удалось рассмотреть их вблизи, поскольку Полтон чрезвычайно осторожно держал мокрую пластину вне моей досягаемости.

– Что ж, – резюмировал мистер Бриттон, когда по окончании «сеанса» он вернул свои сокровища в сумку, – теперь у вас двадцать три наших чека. Надеюсь, вы не собираетесь использовать их незаконно, я должен предупредить кассиров, чтобы они были начеку, – тут он внушительно понизил голос и обратился ко мне и Полтону, – вы понимаете, что это личное дело между мной и доктором Торндайком. Конечно, поскольку мистер Блэкмор умер, нет причин, почему его чеки не могут быть сфотографированы для юридических целей, но мы не хотим, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Думаю, доктор Торндайк абсолютно согласен, что не стоит об этом ни с кем говорить.

– Вам не стоит беспокоиться, – согласился Торндайк, – мы здесь крайне необщительны.

Пока мы с коллегой провожали нашего посетителя вниз по лестнице, тот вернулся к теме чеков.

– Я не понимаю, зачем они вам нужны, – заметил он, – в деле о завещании покойного Блэкмора эти подписи не имеют никакого значения, не так ли?

– Я бы сказал, скорее всего, нет, – довольно уклончиво ответил Торндайк.

– А я бы сказал, что решительно нет, – парировал мистер Бриттон, – если я правильно понял Марчмонта. И даже если бы это было не так, позвольте мне сказать, что эти подписи не смогут вам помочь. Я просмотрел их очень внимательно. Знаете ли, я на своем веку повидал немало подписей. Марчмонт попросил меня просмотреть их для проформы, но я не верю в проформы. Я изучил их очень внимательно. Есть заметные различия, очень заметные. Но в каждой из подписей эксперту видна рука Джеффри Блэкмора и никого иного. Вы меня поняли. Есть такое свойство почерка, которое остается неизмен­ным, даже когда меняются более грубые характеристики. Точно так же, как человек может состариться, растолстеть, облысеть, опьянеть, стать совершенно другим, но все же, несмотря на все это, он сохраняет нечто, что делает его узнаваемым. Что ж, я нашел это свойство во всех подписях Блэкмора, и вы найдете тоже, если у вас достаточно опыта в расшифровке и идентификации почерков. Я подумал, что лучше упомянуть об этом – на случай, если вы создадите себе ненужные проблемы.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказал Торндайк, – и мне не нужно говорить, что эта информация имеет большую ценность, исходя из такого эксперта.

Он пожал руку мистеру Бриттону и, когда тот исчез на лестнице, вернулся в гостиную и заметил:

– Очень весомое и важное замечание, Джервис. Я советую вам внимательно рассмотреть его во всех аспектах.

– Вы имеете в виду что подписи, несомненно, подлинные?

– Я имею в виду очень интересную общую истину, которая содержится в заявлении Бриттона – личность человека отражается не только на лице. Нервная система и мышцы порождают характерные движения и походку, гортань создает уникальный голос, рот придает индивидуальность речи и произношению. Нервная система посредством характерных движений передает свои особенности неодушевленным предметам, которые являются следствием этих движений – это мы видим на картинах, в музыкальном исполнении и в почерке. Никто никогда не рисовал точно так, как Рейнольдс [49] или Ромни [50]. Никто никогда не играл точно так, как Лист или Паганини. Их картины и музыка были, так сказать, продолжением физиономии творца. Так же и с почерком – то, как каждый человек выводит буквы и располагает их на бумаге – это продукт работы двигательных центров в его мозгу.

– Это очень интересные соображения, Торндайк, – заметил я, – но я не совсем понимаю как их применить. Вы имеете в виду, что они каким-то особым образом относятся к делу Блэкмора?

– Я думаю, что они имеют к нему самое непосредственное отношение.

– Но как? На самом деле я не понимаю, зачем вы вообще вдаетесь в вопрос о подписях. Подпись на завещании признана подлинной, и это решает все дело.

– Мой дорогой Джервис, – заметил Торндайк, – вы и Марчмонт одержимы одним фактом. Он, безусловно, очень поразительный и весомый, я признаю, но все же он остается лишь единичным фактом. Джеффри Блэкмор оформил свое завещание, соблюдая все необходимые формальности и условия. Из-за этого единственного обстоятельства вы и Марчмонт признаёте поражение. Это большая ошибка. Вы никогда не должны позволять себе опускать руки из-за одного единственного факта.

– Но, мой дорогой Торндайк! – запротестовал я, – этот факт кажется непоколебимым. Он отметает все вопросы, если только вы не можете предложить какой-нибудь другой факт, который бы его отменил.

– Я могу предложить дюжину, – ответил он, – давайте рассмотрим один пример. Предположим, что Джеффри составил это завещание ради пари, но тут же отменил его и составил новое завещание, которое передал на хранение какому-то лицу, но это лицо уничтожило его.

– Конечно, вы не можете предполагать это всерьез! – воскликнул я.

– Конечно, нет, – ответил он с улыбкой, – я просто привел это как пример, чтобы показать, что ваш окончательный и абсолютный факт на самом деле обусловлен только тем, что нет другого факта, который его отменяет.

– Как вы думаете, он мог составить третье завещание?

– Очевидно, что это возможно. Человек, составивший два завещания, может составить три или больше, но я не вижу причин предполагать существование еще одного. Я хочу внушить вам, что необходимо рассмотреть все детали, а не наседать на самую заметную из них, забывая обо всем. Кстати, вот вам небольшая задачка. Что представлял собой объект, частями которого являются эти предметы?

Он подтолкнул к столу небольшую картонную коробку, предварительно сняв крышку. В ней лежало несколько очень маленьких кусочков разбитого стекла, некоторые из которых были склеены между собой по краям.

– Это, полагаю, – сказал я, с большим любопытством рассматривая маленькую коллекцию, – те кусочки стекла, которые мы подобрали в спальне бедняги Блэкмора?

– Да. Как видите, Полтон пытался склеить осколки, но не очень преуспел, потому что фрагменты были слишком малы, а коллекция слишком неполной. Однако вот образец, собранный из шести маленьких кусочков, который довольно хорошо демонстрирует общий характер предмета.

Он выбрал маленькую стекляшку неправильной формы и протянул ее мне. Я не мог не восхититься аккуратностью, с которой Полтон соединил крошечные осколки вместе.