Колин Декстер - Драгоценность, которая была нашей
Прежде чем уйти, Морс ещё раз посмотрел на воду, а потом молча сидел в машине и ждал, пока Льюис поговорит с Диксоном. В боковом кармашке на дверце он нашёл карту улиц Оксфорда, а с ней и экземпляр «Железнодорожного журнала» и, раскрыв карту, провёл пальцем вдоль ниточки реки Черуэлл, двигаясь медленно на север от места, помеченного надписью «Купальня», вдоль оконечности университетского парка, мимо Норхем-Гарден и Парк-Тауна, отсюда по Марстон-Ферри-роуд до конца Лонсдейл-роуд… Портленд-роуд… Гамильтон-роуд… Да. С верховьев Черуэлла прошло много ливневых вод, и тело, сброшенное в воду, скажем, у Лонсдейл-роуд…
И внезапно Морс понял, в каком месте тело отправили в воду и в вечность, понял также, что уж если Люси Даунс могла так быстро пробудить довольно вялое либидо Льюиса, то нетрудно представить себе, как она могла подействовать на игривую плоть Кемпа.
Льюис сел за руль и увидел, что палец Морса упирается в то место на карте, где, скорее всего, находился конец Лонсдейл-роуд.
— Он не мог этого сделать, сэр, нет. Даунс не мог этого сделать. Он всё время провёл с американцами и был с ними, когда мы нашли тело. Если кто и имеет алиби, так это он.
— Возможно, это сделала твоя подружка Люси Даунс.
— Вы это серьёзно, сэр? Неужели вы так думаете?
— Я вообще не думаю — во всяком случае, сейчас, — надменно ответил Морс. — Я делаю выводы, выводы о возможностях. Вот когда я сделаю выводы, то начну думать.
— А!
— И давай поехали. Мы не можем держать американцев здесь целый день. Нужно отпускать их. Большую часть из них!
Ну, что же, Льюис поехал обратно от Радости Пастора на Бенбери-роуд, по Сент-Джилс, а потом на семафоре у Бомон-стрит свернул направо. Всю дорогу главный инспектор Морс сидел, погрузившись в карту оксфордских улиц, забыв про свою обычную раздражительность.
Насколько понимал Льюис, «делал выводы».
Глава тридцать третья
Если боишься одиночества, не женись.
ЧеховШейла Уильямс чувствовала себя отвратительно. Когда Морс, сам темнее тучи, приехал в «Рэндольф» и потребовал к себе немедленно мистера Олдрича и мистера Брауна, он упорно избегал её взгляда, по-видимому не имея желания напоминать о тех мимолётных моментах сближения, промелькнувших у них под утро этого дня. К тому же туристы начали проявлять признаки нетерпения, что нетрудно было понять. Только один Фил Олдрич выглядел таким же безмятежным, как всегда, даже после того, как посреди обеда ему пришлось переместиться в салон «Ланкастер» и, усевшись за стол, заняться писанием, для чего ему была предоставлена фирменная гостиничная бумага. От этого занятия его отвлекли всего только раз, и то на очень короткое время, — конечно же это была Джанет Роско, которая, как казалось, пребывала в самом воинственном настроении и выражала недовольство, едва только представлялся случай.
Как, например, сейчас.
— Шейла, честное слово, я думаю…
— Как же я вам завидую, миссис Роско, уже сколько лет мне не приходит в голову ни одной порядочной мысли! Седрик! Седрик?
Даунс попытался незаметно выскользнуть из гостиницы, чтобы не увязнуть в послеобеденной болтовне, но на самой последней ступеньке лестницы, по которой он торопливо сбегал вниз, его остановила Шейла со стаканом в левой руке. Положив ярко наманикюренные пальцы правой руки на лацкан его пиджака, она сказала:
— Седрик! Как могла эта чёртова баба прожить так долго, и никто её не прикончил…
Седрик улыбнулся своей грустной кривой улыбкой, высвободил руку и посмотрел на неё — на её почти одинаковой толщины губы, влажные, полураскрытые, соблазнительно мягкие. Эту женщину он знал уже несколько лет, с этой женщиной он никогда не спал, и эта женщина и отталкивала, и ещё больше притягивала его.
— Послушай! Мне нужно идти. У меня скоро консультация, и до неё мне нужно немножко протрезвиться.
— С какой стати, дорогой?
— Шейла! Ты чудная девочка, но ты… ты опускаешься, когда слишком много пьёшь.
— О Боже мой! И ты туда же.
— Да! И я тоже! И мне нужно идти. И всё равно я потом встречаю Люси с поезда, и, если хочешь знать правду, — он оглянулся с вытаращенными глазами, — вся эта история мне до чёртиков надоела. Впрочем, я сделал всё, что мог. Сначала я согласился… — Он вдруг остановился. — Прости, Шейла! Я не должен был так говорить. Извини!
Он поцеловал её, слегка притронувшись губами к щеке, потом повернулся и вышел из гостиницы.
Шейла смотрела ему вслед и думала, что, несмотря на причинившие ей боль слова, которые он только что произнёс, она всё равно будет питать слабость к этому мужчине. Но вместе с тем она прекрасно знала, какой из неё плохой знаток мужчин. Её муж! Боже! Вкрадчиво интеллигентный, с ног до головы английский дон, неизлечимо больной оксфордской болезнью — той трагической напастью, которая заражает людей уверенностью, что они никогда не ошибаются, что они всегда правы и их мнение неоспоримо. Это было какое-то бедствие! Затем последовала серия бесцветных, никчёмных, самовлюблённых, эгоистичных, тщеславных поклонников… и потом Тео. Бедный Тео! Но он, по крайней мере, был, да, действительно теперь уже был, человеком интересным, живым, с фантазией.
Шейла медленно подошла к окну и стала смотреть, как Даунс вырулил на своём велосипеде на Бомон-стрит в сторону Сент-Джилса. Он никогда не садился за руль автомобиля, если случалось выпить за обедом. Не то что другие, которых она знала. Не как Тео, к примеру. Говорили, что он выпил лишнего, больше разрешённой для автомобилистов нормы, когда разбил свой БМВ, и, естественно, ни о каком сочувствии со стороны родственников женщины, погибшей в другом автомобиле, говорить не приходилось. Или со стороны его жены, ну, да, конечно, его треклятой жены! И всё же можно было сказать, что ему просто немного не повезло, разве не так? Конечно, многие несли всякий вздор, вроде того, что «если бы не милость Господня»… А вообще в жизни многим везёт, а другим наоборот: одни попадают за решётку за травлю барсука с собаками, а другие травят лис, и ничего. Да, Тео чуток не повезло с этим несчастным случаем.
А теперь не повезло ещё больше.
А Седрик? Прав ли он — по поводу того, что только что сказал? Уже этим утром она выпила больше, чем среднестатистическая англичанка выпивает за неделю, о чём она узнала, прочитав плакат в поликлинике Саммертауна. Но когда она пьёт, она превосходно контролирует (или убеждает себя, что контролирует) все свои мысли и действия. Мысль о том, что она была не такой уж рационально собранной и не очень хорошо соображала и двигалась, приходила ей только в более или менее трезвом состоянии, скажем, когда она просыпалась утром с дикой головной болью и пересохшим ртом и старалась вспомнить, что же было накануне…
