Станислас-Андре Стееман - Убитый манекен
— Неужели? — произнес Малез.
Вздрогнув, он обернулся.
— Вы удивлены?
— Нет…
В пути Малез больше ста раз прикрывал глаза, уверенный, что будет уже в раю, когда их раскроет, но к половине первого они прибыли в Брюссель. Когда они проезжали через Тервурен, он повернулся к спутнику.
И, может быть, испытывая подсознательное желание восстановить свое достоинство, сказал:
— Вы мне не говорили, что отец лишил вас наследства.
25. Двадцатый этаж
На другой день к вечеру Малез выполнил поручение, данное ему заботливым начальством, выполнил ко всеобщему удовлетворению, за исключением «клиента», конечно, из-за которого теперь соперничали различные антропометрические службы.
Было одиннадцать сорок. И тогда, решительно не в силах забыть деревушку, которая из-за его ошибки с маршрутом как бы вынырнула из небытия, забыть дело, которое считал своим, но разгадка которого все еще от него ускользала, он повернулся спиной к улицам, которые привели бы его домой, с тем, чтобы десятью минутами позже позвонить в дверь квартиры, укрывшейся на верху самого высокого, двадцатиэтажного, здания города.
Он так торопился, что забыл снизу проверить, освещены ли окна. Но по мере того, как затихало посапывание вызванного на нижний этаж лифта, до него через закрытую дверь все отчетливее доносился шум синкопированной музыки, к которому примешивались взрывы смеха и топот ног.
— Они принимают! — мелькнула у него мысль. Поддавшись было своему отвращению к тому, что принято называть «светом», он испытал острое желание повернуть назад, к лестнице.
Но он хорошо понимал: то, за чем он приехал — ключ к тайне, — могло находиться только здесь, и нигде больше. Он остался. Более того, принялся нетерпеливо звонить.
А изнутри неслось нечто вроде властного призыва, ритмично распеваемого чуть ли не целой толпой:
Если Господь освободил Даниила,
Даниила, Даниила, Даниила!
Если Господь освободил Даниила,
То почему не каждого из нас?
«Наступил час прибегнуть к радикальным средствам», — подумал Малез. Перестав нажимать на кнопку звонка — к тому же, сломанного, как он узнал чуть погодя, — он принял решение подключиться к концерту с помощью дверного молотка и своих кулаков.
Подобная настойчивость была вознаграждена, дверь наконец открылась. Но в дверном проеме не появилось, как бывало обычно, улыбающееся желтое лицо боя-китайца. Вместо него на фоне усеянного желтыми огоньками полумрака стояла, пошатываясь, молодая женщина с левой бровью, перечеркнутой рыжей прядью. Ухватившись правой рукой за ручку двери, она пыталась удержать в левой наполненный до краев стакан и завернутую в шелковую бумагу свечу, с которой воск капал на ее платье в стиле «помпадур».
— Вы монте? — серьезно спросила она, картавя самым очаровательным образом.
К счастью, требовалось нечто большее, чтобы смутить Малеза.
— Да, сударыня! — не колеблясь, ответил он и вежливо обнажил голову, старательно вытирая ноги о коврик, как и положено сознающему свои обязанности в данных обстоятельствах мастеру.
— У вас к’асивая голова, — с прежней серьезностью произнесла молодая женщина.
Она подула на рыжую прядь, но та тотчас же снова принялась щекотать ее бровь.
— Это ко’откое замыкание! — объясняла она с той ложной ребячливостью, что появляется у некоторых людей вместе с опьянением.
— Вижу… — машинально — и неосторожно — пробормотал Малез, входя и распахивая дверь.
Девица широко раскрыла восхищенные глаза:
— Ну, можно сказать, что вы везунчик! Маете’! Значит, можно ее потушить?
Малез хотел вмешаться, но слишком поздно. Соединяя слово и дело, его собеседница уже задула свечу в своей руке.
— Пошли! — пригласила она, властно схватив комиссара за запястье и вонзив в него острые, как у кошки, ногти.
Вставленные в самые неожиданные и иной раз самые неподходящие случайно подвернувшиеся подставки, редкие свечи едва освещали квартиру, выхватывая из мрака, словно детали фрески, то сверкающий белый пластрон с искрой, то тесно сблизившиеся две головы, там пару серебряных, потихоньку сброшенных туфелек на шпильках, здесь трепещущую обнаженную руку, которую пытаются удержать. Одни парочки танцевали, другие толпились у бара, за опаловыми стеклами которого двигались золотые рыбки в свадебных вуалях, третьи сгрудились у высокого фламандского камина, и краснеющие поленья придавали полукольцу людей облик охотников у полевого костра. Звучал смех, гости переговаривались из разных комнат, а над всеобщим гомоном поднимался хор наивных и страстных голосов, хор негров, распевающих знаменитый спиричуэлс:
Вознестись на небо,
Да, господин
Вознестись на небо,
Да, господин
Вознестись, вознестись,
Словно дрожжи Божьего хлеба
Вознестись и святых обрести,
Да, господин.
До сих пор Малезу удавалось ценой бесконечных предосторожностей успешно преодолевать все препятствия, предательски рассеянные на его пути.
— Прошу прощения! — пробормотал он, неожиданно зацепившись за спутавшиеся в невозможный узел ноги, в то время как его игривая спутница все сильнее сжимала его запястье, шепча:
— Идемте! Я покажу вам, где п’обки!
Она не успела договорить, как, споткнувшись Бог знает обо что, выронила свечу и стакан и, испустив нечто вроде жалобного визга, рухнула между стеной и диваном среди летящих юбок, увлекая за собой комиссара.
Он привел нас в Рай,
Да, сударыня.
Он привел нас в Рай,
Да, сударыня.
Он привел нас в Рай
К нашей радости.
Лицезреть святых,
Да, сударыня.
«Святая Матерь Божья», — пожаловался в душе Малез. Его шляпа далеко откатилась. Тщетно пытался он, уткнувшись носом в сатиновое гнездышко, обрести равновесие.
— Эге-ге! Застаю вас насильничающим над милыми девушками! — сладко произнес насмешливый голос, и темноту прорезал белый конус света от вспыхнувшего электрического фонаря.
При первых словах комиссар почувствовал себя сгорающим от смущения. Напротив, при последних вздохнул с облегчением. Он знал лишь одного человека, способного возникать как из-под земли, именно в тот момент, когда нуждаешься в его помощи, знал единственный голос, способный под видом насмешки выражать ему такое дружелюбие!
— Это вы! — облегченно воскликнул он. — Ради Бога! Помогите мне выбраться отсюда!
— Не станете ли вы уверять, что вам плохо?
