Эллери Квин - Тайна Испанского мыса
— Ссорились?
— О да, сэр. Еще как.
— Мне кажется, — осторожно напомнил Эллери, — буфетная в другом конце коридора, Тиллер. Вы что, подслушивали у двери Марко?
— Нет, сэр. Но они говорили очень громко. Я не мог не слышать. Потом они замолчали...
Кусая губы, Молей мерил шагами комнату, злобно поглядывая на лоснящуюся голову Тиллера, как если бы хотел отрубить ее.
— Хорошо, Тиллер, — по-товарищески улыбаясь, произнес Эллери. — Так кто же была эта таинственная ночная гостья, которая видела Марко последней?
Тиллер облизал губы и украдкой глянул на инспектора. Потом опустил уголки рта, выражая полное потрясение.
— Это было самое ужасное, сэр. Когда мистер Марко начал громко кричать, он обозвал ее — я помню каждое слово, сэр, если вы извините меня, — «проклятой сукой, вмешивающейся куда не следует»...
— Кто была она? — рявкнул Молей, не в силах больше сдерживать себя.
— Это была миссис Годфри, сэр.
Глава 7
ТРАКТАТ О МОРАЛИ, УБИЙСТВАХ И ГОРНИЧНЫХ
— Мы продвигаемся, — задумчиво проговорил Эллери Квин. — Инспектор, мы наткнулись на золотоносную жилу. И все благодаря вездесущности Тиллера.
— Что ты несешь? — раздраженно воскликнул судья Маклин. — Ведь это была миссис Годфри. Марко был груб...
— А еще говорят о невинности младенцев, — вздохнул Эллери. — Дорогой Солон, тебе следовало бы провести несколько лет в суде по гражданским делам, вместо того чтобы бездельничать на генеральных сессиях.
— Ради всего святого, — отчаянно взмолился Молей, — что у вас на уме? Мне бы не хотелось постоянно перечить вам, но, друг мой... это дело об убийстве, а не посиделки. Говорите же, говорите!
— Тиллер, — начал Эллери, блеснув глазами, — у нас имеются неопровержимые доказательства того, что вы являетесь проницательным и наблюдательным человеком. — Он бросился на кровать Марко и растянулся на ней, подложив под голову руки. — Какого типа мужчины оскорбляют женщин?
— Ну, если судить по книгам, — неуверенно начал Тиллер после недолгого покашливания, — то это такие, как Дэшил Хэммет[8], сэр.
— А! С золотым сердцем под грубой внешностью?
— Да, сэр. Богохульство, насилие...
— Давай ограничимся жизненными ситуациями как таковыми, Тиллер. Кстати, я подозреваю, что вы большой любитель детективов.
— О да, сэр! Я также читал много ваших, сэр, и...
— Хм, — быстро прервал его Эллери. — Давай не будем об этом. А в реальной жизни, Тиллер?
— Боюсь, — грустно вздохнул слуга, — что в реальной жизни золотых сердец не так уж много, сэр. А вот грубой внешности сколько угодно. Должен заметить, сэр, что существует два основных типа мужчин, ругающихся с женщинами. Это закоренелые женоненавистники и... мужья.
— Браво! — воскликнул Эллери, садясь на кровати. — Дважды браво. Ты слышал, судья? Женоненавистники и мужья. Очень хорошо, Тиллер, почти афоризм. Нет, беру свои слова обратно. Это и есть афоризм.
Судья не мог удержаться от смеха. Но инспектор Молей махнул рукой и, сердито глянув на Эллери, тяжело потопал к двери.
— Одну минутку, инспектор, — окликнул его Квин. — Это не пустой разговор. — Молей остановился и медленно обернулся. — Вы очень хорошо во всем разобрались, Тиллер. Мы мысленно философствуем с джентльменом по имени Джон Марко. Но даже простой анализ показывает, что он не подходит под эту классификацию. Из всего того, что мы знаем о покойном, он мало годился на роль хронического женоненавистника: он нежно любил женщин. И разумеется, не был мужем той особы, которую так грубо обругал вчера ночью. И тем не менее он обругал ее. Видите, к чему я веду?
— Да, сэр, — кивнул Тиллер, — но не в моем положении...
— Если вы хотите сказать, — рявкнул инспектор, — что он крутил шашни с миссис Годфри, какого черта вы не перестанете юлить и не скажете об этом простым языком?
Эллери сполз с кровати и всплеснул руками.
— Старый полицейский волк видит все насквозь! — хохотнул он. — Да, инспектор, именно это я и имел в виду. Тиллер, есть еще один тип: мужчины, которые были влюблены, и которым надоела их возлюбленная. Мужчины — газеты и поэты называют их «любовниками», — которые сыты по горло «священным огнем» и которым через какое-то время приедается их предмет обожания. Как это ни печально!
Судья Маклин нахмурился:
— Не хочешь ли ты сказать, что этот Марко и миссис Годфри...
Эллери вздохнул:
— Порочная практика высказывать предположения, но что остается делать бедной полицейской ищейке? Мой дорогой ягненок, мы не можем закрывать глаза на факты. Миссис Годфри прокралась ночью в комнату Марко. Не постучавшись. Это не просто поступок хозяйки, какие бы сильные собственнические чувства она ни питала в отношении покоев своих гостей. Вскоре после этого Марко грязно обругал ее за то, что она вмешивается не в свое дело. Это не обычная беседа между хозяйкой и гостем... Да-да, Ларошфуко был прав: «Чем больше мы любим женщину, тем ближе мы к тому, чтобы ненавидеть ее». Марко должен был однажды питать глубокую страсть к прелестной Стелле, чтобы так грубо обругать ее вчера ночью.
— Я согласен, — отрывисто буркнул Молей, — что между этими двоими должно было что-то быть. Но неужели вы думаете, что она...
— Вместе с де Сталь я считаю, что любовь — это история женской жизни, — отчетливо произнес Эллери, — и лишь эпизод — в мужской. Женщина, при определенных обстоятельствах, принимает умирание любви очень серьезно. Я могу ошибаться насчет этого случая, но...
Детектив Рош открыл дверь и не без патетики известил:
— Кажется, пора пожевать, шеф.
В дверях появилась Стелла Годфри. Они смотрели на нее с чувством вины, которое испытывает каждый, когда сталкивается с предметом, о котором только что сплетничал. Один только Тиллер благоразумно разглядывал пол.
Она привела себя в порядок: ее лицо было заново припудрено, а носовой платок свеж. Все они были истинными мужчинами, которые в очередной раз не могли не поразиться вечной загадке Евы. Перед ними стояла женщина с безупречной фигурой, все еще красивая, грациозная, величественная, богатая и по праву занимающая высокое положение в обществе. Видя ее самообладание, невозможно было себе представить ее с искаженным от страха лицом, покорно сносящую причуды сбрендившего старика или заламывающую в отчаянии тонкие, аристократические руки. Внутри ее самой, в ее внешности, в ее манере держаться была какая-то природная чистота — чистота и бесстрастность.
— Простите меня за то, что я вам помешала, джентльмены, — сдержанно начала она. — Я велела повару что-нибудь приготовить. Вы все, должно быть, голодны. Если вы пройдете за мной, миссис Бурлей...
