Жорж Сименон - «Дело Фершо»
— Вы не знаете, куда они пошли?
— Налево. Вот уже два дня, как они появляются тут, только чтобы поесть.
Мишель не стал подниматься наверх, вышел на улицу и, не оглядываясь, двинулся вдоль домов на поиски Фершо и Лины.
Ему не пришлось долго искать. Мельком заглядывая в соседние заведения, он обнаружил их в двухстах метрах от дома г-жи Снук. Дьедонне сидел к нему спиной, а напротив сидела Лина. Она смеялась, не зная, какой картой пойти.
Лина не любила карты, и всегда отказывалась учиться игре в белот.
Маленькое кафе было тихим, почти пустым. Прислонившись к стойке, хозяин с тряпкой в руке, вполголоса разговаривал со старым моряком и мясником в рабочей одежде. Спина Фершо в плотном костюме казалась шире обычного. Мишель мог поклясться, что патрон сейчас размяк, что он тоже улыбается ошибкам и замешательству партнерши. Разве играя с Мишелем и проигрывая, он не приходил в ярость?
Мишель почувствовал, как лицо его исказилось от злобы. Поэтому, перед тем как толкнуть дверь, он постарался придать ему более спокойное выражение.
— Это ты? — сказала Лина таким тоном, каким произнесла бы: «Уже?» И радостно добавила:
— Я научилась играть в белот! Фершо посмотрел на своего секретаря, затем в карты и, предупреждая Моде, произнес:
— Позднее… Поговорим на улице… Играйте, Лина…
Только, советую, не с бубен…
Называл же он его Мишелем! А разыгрывая теперь отца, совершенно естественно обращался к Лине по имени. Г-жа Снук и так удивлялась тому, что они все трое обращаются друг к другу на «вы». Но ведь еще до отъезда Фершо не раз называл ее Линой. Так почему же это его сейчас так резануло?
— Хозяин, рюмку кальвадоса!
И так как знал, что жена взглянет на него с укором, сурово уставился на стоявшую перед ней рядом с красным сукном и фишками рюмку с зеленоватым ликером.
9
Лучше было промолчать. Он чувствовал, что так будет лучше. Но слишком полнился безотчетной злобой. В общем, день начинался скверно. Родители знали его и по утрам не обращали внимания на то, что он болтает. Это было сильнее его. Сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке. Во власти смутных чувств.
Каким-то вялым. И то, что отражало грязноватое зеркало, тоже не веселило его: худое, пожелтевшее лицо в угрях, взгляд, насыщенный злобой, как небо тучами в это утро. Наконец, костюм, пресловутый костюм, который, казалось, сулил ему столько радостей, теперь, после того, как он только раз надел его, выглядел бедным и тесным.
Едва начало светать. Хотя шторы были раздвинуты, в углу комнаты над умывальником горела электрическая лампочка, помогая дождливому рассвету.
Мишель настойчиво искал, что сказать и к чему придраться.
Лина вылезла из постели, демонстрируя свои пышные белые бедра. Темные волосы падали на затылок, рубашка едва прикрывала ей живот. Так она и сидела, теплая и пышная, а потом, зевнув, обеими руками машинально почесала груди.
— Встаешь?
— Уже полдевятого.
Он хотел было возразить, но передумал. Все было слишком очевидно н совпадало с подлинными причинами его дурного настроения.
Почему она, любившая понежиться в постели, теперь поднималась так рано? Со дня возвращения Мишеля она вместе с ним шла завтракать за круглым столом под портретом покойного капитана Снука. Мишель догадывался, что точно так же Лина поступала и накануне, и два дня назад.
Воздух в комнате был холодный и влажный. За окном прилив достиг крайней отметки. Он знал теперь, что такое коэффициент прилива, немало наслышавшись об этом внизу. Ветер дул с моря. До того как добраться сюда, он уже погулял по обширным пляжам Бельгии и словно пожелтел от песка и водяной пыли. Стоявшие на якоре суда казались чернее обычного.
— Посмотри-ка, Лина…
— Погаси свет. Не могу же я подойти к окну совсем голая.
— Ты не голая. Ты в рубашке.
У нее не было халата, и она набросила пальто. Испытывая чувство досады — он считал, что в нем она выглядит бедной родственницей, — Мишель проворчал с еще большим недовольством:
— Смотри.
На улице тоже горели лампочки. Очень сильные дуговые лампы раскачивались над набережной, вагонами и складами.
— На что смотреть?
— Возле четвертого судна с названием красными буквами, которые трудно разобрать.
Она увидела возле причального кнехта Фершо, разговаривающего с мужчиной, должно быть, капитаном судна.
— Ну и что?
— Вот уже в третий раз он потихоньку уходит из дому до того, как мы встанем.
Почему это беспокоило его, хотя он знал, что Фершо встает рано, иногда среди ночи? Разве не поступал тот точно так же в Кане и в «Воробьиной стае»?
Всякий раз было слышно, как он встает и одевается.
Мишелю хотелось подняться и последовать за ним. Возвращаясь к завтраку, Фершо ни разу не обмолвился о своих утренних прогулках.
— Знаешь, что он замышляет? Он ведет переговоры, чтобы уехать. И когда почувствует, что запахло жареным, однажды ночью скроется, а мы, проснувшись, никого не обнаружим.
— Я уверена, что он так не поступит.
— Ты думаешь, его волнует наша судьба?
— Не знаю.
— Тогда что ты имеешь в виду?
Уступая ему, чтобы избежать сцены, в точности как прежде поступала его мать, она направилась к умывальнику, прошептав:
— Ровным счетом ничего, Мишель.
— Ты убеждена, что он не уедет без нас?
— Сама не знаю, почему я так сказала. Такое у меня впечатление.
— Тогда почему он прячется?
— Он не прячется, раз мы видим его из окна.
— Может быть, ты думаешь, что этот человек способен на какие-то чувства, на привязанность, дружбу, даже благодарность? Он нуждается во мне, да! Он нуждается в нас. Но как только мы будем ему не нужны…
Она слила грязную воду в ведро, снова налила воду в таз, спустила бретельки рубашки, придерживая их под грудью. Закурив первую сигарету, ища и не находя подходящего повода для ссоры, Мишель стал расхаживать по комнате. Шум его шагов раздавался по всему старому дому. Устроившись у окна, Мишель продолжал наблюдение, что-то ворчал и снова принимался ходить по комнате.
— Госпожа Снук опят сделает тебе замечание. Она ненавидит шум.
— Разве я не у себя в комнате? Я что, не имею права пошевелиться?
— Спустись подышать воздухом.
Она знала, что после чашки кофе и глотка воздуха его дурное настроение пройдет. Однако Мишель цеплялся за него.
— Подумать только, что мы снова весь день будем играть в белот! И даже ты научилась! Сколько раз я тебе предлагал…
— Мишель!
— Что еще?
— Может быть, ты ревнуешь?
Он злобно усмехнулся:
— Что ты сказала? Я ревную к этому старому маньяку? Нет, бедненькая моя, я не ревную. Только…
