Жорж Сименон - Судьба семьи Малу
— В воскресенье.
— Она еще не получила твое письмо. Она не знает твоего адреса… Это она напомнила мне, что ты еще ребенок. Тебе нужен опекун, два опекуна. Ты должен явиться к нотариусу Дебуа, который объяснит, что тебе надо делать. Одним опекуном будет мама, а вторым, вероятно, дядя Жюль. Теперь скажи мне точно, что тебе говорили и что говорят в городе.
— Не знаю. Здесь, внизу, мне сказали, что была сцена между тобой и…
— Между мной и Шушу… А затем?
— Ничего. Еще сказали, что ты здесь, наверху.
— И ты не стал подниматься сразу же. Признайся, тебе было стыдно. Признайся же, идиот! Твои хозяева, наверное, тоже тебе что-то сказали…
— Не прямо. Госпожа Жамине — подруга госпожи Фабьен. По-моему, они с ней говорили по телефону.
— Вот стервы!.. Но увидишь, последнее слово будет за мной. Можешь не сомневаться… Это я должна тебя спросить, что ты будешь делать.
— Не знаю.
— Ты бы лучше поехал к маме.
Он сам удивился, что, даже не подумав, резко ответил:
— Нет.
— Я забыла, что ты ненавидишь и маму.
— Я вовсе ее не ненавижу.
— Ты ее ненавидишь. Ты ненавидишь меня. Только отца ты…
Да, кажется, именно так все началось. Он точно не помнил последовательности. Он не помнил также, что Корина сначала сказала об их отце. Кстати, она говорила не «наш отец», а «твой отец». Словно они не были братом и сестрой.
Она тут же отпила большой глоток коньяка и закурила еще одну сигарету. Она сидела на кровати и, хотя смотрела ему прямо в лицо, казалось, говорила только для себя.
— Не беспокойся, он не рассердится на меня за эту историю, потому что сам привык…
— Привык к чему?
— Ты спрашиваешь, к чему он привык? Да ко всей этой грязи, мой бедный братец-дурачок! Может, ты думаешь, что он не провел всю свою жизнь в грязи? Тебе кажется, что я могла быть другой? Я не забыла, что получила прекрасное воспитание… В лучших монастырях, в самых богатых школах… Правда, время от времени мне приходилось уходить оттуда, потому что мне устраивали невыносимую жизнь. Нет, не из-за моего поведения, а из-за твоего отца. А еще потому, что внезапно наступали дни, когда не было денег. Я только удивляюсь, как ты мог так долго жить в этом доме и ничего не замечать. Ты, конечно, маленький, но не в этом дело. В твоем возрасте я знала больше, уверяю тебя. И отдавала себе отчет во всем. Правда, я не затыкала себе уши, не закрывала глаза. Признайся, именно это ты и делал. Чтобы быть спокойным! Потому что не желал знать! Если ты думаешь, что я этого не поняла… Только папина смерть и все, что за ней последовало, заставили тебя смотреть жизни в лицо. А дальше!.. Что ты решил делать? Ты пошел спрашивать место младшего служащего в какой-то жалкой типографии. И ты, наверное, благодарил, когда тебя выбросили за дверь. Меня, мой милый, за дверь не выбросят, понимаешь?.. Они все воображают, что я сейчас возьму и уеду. Считают, что избавились от меня. А я останусь. И завтра или послезавтра Фабьен придет просить у меня прощения. Будет умолять меня. Будет валяться у меня в ногах. Не стоит объяснять тебе почему, ты опять покраснеешь, как девочка. Я нужна ему. Он не заснет сегодня ночью! Быть может, понадобятся недели, даже месяцы, но уйдет Шушу, а не я. Несмотря на детей! Несмотря ни на что! Несмотря на клинику! И если бы твой отец был здесь, он сказал бы, что я права. Ты думаешь, ему не давали пинков в зад? Не выбрасывали сотни раз за дверь?
— Послушай, Корина…
Но она ничего не хотела слушать. Она говорила и говорила, голос ее становился все более резким и более страстным. Несколько раз за вечер соседи стучали в стены и в потолок, просили ее замолчать, она не обращала внимания…
— Ах так! Значит, я проститутка… А на ком женился наш отец? Я говорю о маме, да… Ты об этом не хочешь ничего знать. Но ты все-таки узнаешь, потому что это необходимо, иначе все будут продолжать над тобой смеяться. Отец тогда еще не был очень богат, у него еще не было таких острых когтей. Он работал в одной газетенке, где ненапечатанные статьи стоили дороже, чем напечатанные. Ты этого тоже не понимаешь? Эта газета занималась шантажом, если тебе так больше нравится. И Доршен, депутат, был ее владельцем. А твой отец очень гордился, что спит с женой депутата. Итак, их обоих застали на месте преступления. Тебе може! быть, интересно, как я узнала эти подробности? Ты не помнишь, когда ты был еще ребенком, пять или шесть лет назад, между нашей семьей и Доримонами произошла ссора… Тут тоже были сценки! Что, однако, не помешало маме поселиться теперь у тети Жанны. Так вот! Эго мне рассказала тетя Жанна. В ту пору она ненавидела нашу мать и на все была способна, чтобы… Знаешь, что Доршен сказал твоему отцу после того, как получил развод: «Теперь, мой бедный друг, она будет сидеть на шее у вас». И она сидела на шее у папы в течение двадцати двух лет. Двадцать два года она держала его в руках, потому что, несмотря на свой унылый вид, эта женщина знает чего хочет. И она получила драгоценности, на которые зарилась. И устраивала приемы, о которых мечтала. И у нее был личный шофер, своя горничная, свой метрдотель… И среди всего этого мы с тобой жили, мой бедный дурачок Ален! Меня одевали, как роскошную куклу, у меня были самые дорогие игрушки. Однажды они, не раздумывая, подарили мне на Рождество лошадь и наняли учителя верховой езды. Но когда я поступила в пансион, мои соученицы через некоторое время стали меня избегать… Им запретили родители. Потому что я дочь Малу! Да ты, как и Шушу, считаешь меня падшей женщиной… Мои любовные истории… Я могла бы всю ночь рассказывать тебе о них. Самое странное, что ты один ничего о них не знаешь. Люди говорят об этом и здесь, и в других местах. О них писали в разных газетенках, вроде той, где начинал твой отец. Свежие деньги! Это было его любимое выражение. У нас всегда не хватало свежих денег, и ты не знаешь, как их добывали в последнюю минуту… Кстати, куда ты дел чемодан с бумагами?
— Он у меня в комнате.
— Придется его у тебя изъять. Ты слишком глуп, чтобы разобраться в них. Ты даже не поймешь… Ну а я отыщу, конечно, способ сунуть их носом в их собственное дерьмо… Тебя от этого коробит? Ты думаешь, что у пас в семье говорили иначе, когда разыгрывалась одна из тех милых ссор, после которых мама переезжала на несколько дней в отель. Ты и этого не знал, да? Идиот! И теперь ты торчишь здесь, как пень, и с ужасом глядишь на меня. Еще немного, и ты присоединишься к клану моих врагов? Всех моих врагов, сколько бы их ни было.
Эти слова Ален слышал от Жозефа Бурга. Но лицо у бывшего каторжника не выражало ненависти. Бург не говорил с такой страстностью.
Ему хотелось бы объяснить все это тем, что Корина пьяна. Но он, к сожалению, прекрасно видел, что, несмотря на это, она была в полном сознании. Она словно избавлялась от груза, лежавшего у нее на сердце, от того, о чем никогда не говорила вслух, разве что изредка, во время ссор с матерью, или, может быть, наедине с Фабьеном.
