Агата Кристи - Кривой домишко
— Вам будет жаль расстаться со своей работой, когда вы поедете в Барбадос? — спросил я. — Ведь вы не отказались от своего намерения туда уехать?
— Нет, нет, что вы! Мы уедем, как только полиция нам позволит. И мне ничуть не будет жаль расстаться со своей работой. У меня нет причин жалеть о ней. Естественно, мне не хотелось бы оставаться без дела, но в Барбадосе мне не придется бездельничать. Лишь бы поскорее завершилась вся эта история и мы могли бы уехать отсюда! — добавила она терпеливо.
— Клеменси, — сказал я, — нет ли у вас каких-нибудь соображений относительно того, кто мог это сделать? Само собой разумеется, будем исходить из того, что ни вы, ни Роджер к этому не причастны — у меня нет никаких оснований подозревать вас в этом, — но неужели у вас, с вашим-то интеллектом, нет никакого подозрения в отношении кого-нибудь?
Она искоса взглянула на меня каким-то странным цепким взглядом. Когда она заговорила, в голосе ее уже не было прежней непринужденности. В нем чувствовались скованность и некоторая нерешительность.
— Нельзя строить догадки, это противоречит научному подходу, — сказала она. — Ведь наиболее очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоренс, не так ли?
— Так вы думаете, что это их рук дело?
Клеменси пожала плечами. Она минутку постояла, как будто прислушиваясь к чему-то, потом вышла из комнаты, столкнувшись на пороге с Эдит де Хэвиленд.
Эдит направилась прямо ко мне.
— Хочу поговорить с вами, — сказала она.
У меня всплыли в памяти слова, сказанные мне отцом… Неужели…
А Эдит де Хэвиленд продолжала:
— Надеюсь, у вас не создалось ложного впечатления, — сказала она. — Я говорю о Филипе. Филипа не так-то легко понять. Он мог показаться вам слишком сдержанным и холодным, но на самом деле он не такой. Это всего лишь его стиль поведения. Он не может переломить себя.
— Уверяю вас, я вовсе не думал… — начал было я.
Но она не дала мне договорить и продолжала:
— Вот и теперь… в связи с Роджером. Ведь он совсем не скупой. И никогда у него не было жадности к деньгам. И на самом деле он очень милый человек… всегда был милым… но его нужно понять.
Я смотрел на нее с надеждой и готовностью понять.
Она продолжала:
— Мне думается, что отчасти это объясняется тем, что он был младшим сыном в семье. С младшими сыновьями в семьях часто бывают неполадки… они чувствуют себя обделенными. Видите ли, он обожал отца. Конечно, Аристида обожали все дети, и он обожал их. Но Роджер был его особой гордостью и надеждой. Потому что он был старшим… первенцем. И, мне кажется, Филип это чувствовал. Он замкнулся в себе. С головой ушел в книги, историю, старину, которая была оторвана от повседневной жизни. Думаю, что он страдал… детям это свойственно… — Она передохнула и продолжала: — Думаю, не ошибусь, если скажу, что он всегда завидовал Роджеру. Может быть, он и сам того не подозревает. Но мне кажется, что тот факт, что Роджер потерпел неудачу… — конечно, ужасно говорить такие вещи, и, я уверена, что он сам того не сознает… — но этот факт, возможно, не вызывает сочувствия у Филипа, как того можно было бы ожидать.
— Вы хотите сказать, что он, возможно, даже доволен тем, что Роджер попал в дурацкое положение?
— Да, — ответила мисс де Хэвиленд, — именно это я имею в виду. — Немного нахмурившись, она добавила: — Понимаете, меня удручает, что он не предложил сразу же помощь своему брату.
— А почему он должен был предлагать? — спросил я. — В конце концов, Роджер своими руками испортил все дело. Он взрослый человек. К тому же бездетный. Если бы он заболел или действительно оказался в нужде, семья ему наверняка помогла бы… но я не сомневаюсь, что Роджер предпочел бы начать все с начала, полагаясь только на собственные силы.
— Да, это в его духе! Его только Клеменси беспокоит. А Клеменси — человек весьма своеобразный. Она предпочитает отсутствие комфорта и готова довольствоваться единственной расхожей чайной чашкой, лишь бы было из чего пить. По-видимому, это новомодные веяния. Она не признает традиций и совершенно лишена чувства красоты.
Я почувствовал, что она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.
— Для Софии это тяжкое испытание, — сказала она. — Мне жаль, что ее юные годы омрачены всей этой историей. Знаете ли, я ведь всех их люблю. Роджера и Филипа, а теперь вот еще Софию, Юстаса и Джозефину. Всех дорогих деток. Детей Марсии. Да, я их люблю всем сердцем. Но не забудьте, что бок о бок с этим соседствует идолопоклонство.
Она резко повернулась и вышла из комнаты. У меня осталось чувство, будто своим последним замечанием она хотела сказать что-то такое, что я не вполне понял.
Глава XV
— Твоя комната готова, — сказала София.
Она стояла рядом со мной и смотрела в сад. В это время года он выглядел унылым, и деревья, листва с которых уже наполовину облетела, раскачиваясь на ветру.
Будто подслушав мои мысли, София сказала:
— Каким заброшенным кажется сад…
Мы все еще смотрели в сад, когда неожиданно из-за тисовых деревьев, образующих живую изгородь, со стороны альпинария появились какие-то фигуры — сначала одна, а некоторое время спустя другая. Они казались бесплотными видениями в опускающихся сумерках.
Первой шла Бренда Леонидис. Закутанная в серый мех шиншилловой шубки, она двигалась осторожно, как крадущаяся кошка. Она проскользнула в сумерках как привидение, вселяющее суеверный страх.
Я разглядел выражение ее лица, когда она проходила мимо окна. На ее губах с приподнятыми уголками витала странная полуулыбка, которую я уже видел однажды, когда был у нее там, наверху. Несколько минут спустя следом за ней проскользнул Лоренс Браун, худощавая фигура которого как бы уменьшилась в размере. Именно проскользнул — иначе я не могу это назвать. Они не были похожи на людей, вышедших на прогулку подышать свежим воздухом. Нет, они делали это украдкой и старались казаться незамеченными.
Не исключена возможность, подумалось мне, что ветка тогда хрустнула под ее или под его каблуками.
Подчиняясь естественному ходу ассоциативного мышления, я спросил:
— А где Джозефина?
— Вероятно, в классной комнате вместе с Юстасом, — отозвалась София и нахмурилась. — Меня тревожит Юстас, Чарльз.
— Почему?
— Он стал такой угрюмый и странный. Он сильно изменился после этого проклятого паралича. Я не могу понять, что у него на уме. Иногда мне кажется, что он всех нас ненавидит.
— Это издержки роста, такая стадия. Перерастет ее — и все пройдет.
— Да, наверное, ты прав. Но все равно мне тревожно, Чарльз.
