Николас Мейер - Учитель для канарейки
Я пришел в дом номер 92, нашел там более предупредительного служащего и объяснил ему, что хотел бы посмотреть планы Дворца Гарнье.
— Пожалуйста, мсье. Все планы общественных зданий предоставляются для свободного изучения. Только заплатите два франка на поддержание архива.
Испытывая благодарность за столь демократичный подход, я расплатился, проследовал за своим проводником меж нескончаемых кип покрытых плесенью документов и стал ждать внизу, пока он забрался по высокой лестнице на колесиках.
— А вот это странно!
— Что-то не так?
Он промолчал, и я нетерпеливо топтался внизу, пока он рылся надо мной, просыпая пыль и клочки желтеющей бумаги, падавшей на меня, подобно многовековому снегу.
Наконец, он спустился и предстал передо мной со странным выражением на лице.
— Они пропали.
— Что, все пропали?
Вместо ответа он почесал макушку, потом поманил меня за собой, и мы пошли дальше между кип бумаг, но на другом этаже нас ждал тот же самый результат.
— Очень странно.
Мне это вовсе не казалось странным, но я держал свои мысли при себе. Я подумал, не потребовать ли назад свои два франка, но, по размышлении, решил не упоминать и об этом.
— А что архитектор? — спросил я вместо этого.
— Кто?
— Гарнье. Вы не знаете, где я могу его найти?
— На Пер Лашез, но не думаю, что он станет с вами разговаривать, мсье.
— Отчего же?
Он улыбнулся, словно бы извиняясь за свою шутку.
— Пер Лашез — это кладбище, мсье.
— А!
Как оказалось, Шарль Гарнье умер за два года до этого и с церемониями, далекими от скромности, был похоронен на знаменитом кладбище[56].
Итак, очередной путь расследования зашел в тупик, однако у меня начала формироваться идея.
Теперь мне было ясно, что Ноубоди знал об Опере значительно больше, чем кто-либо еще, и что он постарался, чтобы никто другой не мог выяснить больше, чем было известно ему. Оставалось только жалеть, что создатель этого лабиринта был мертв, потому что, при отсутствии планов, его знания могли быть мне очень полезны.
Я бродил по улицам Левого берега, глубоко погруженный в свои мысли, пытаясь разобраться, что мне следовало делать. Несомненно, я должен был начать расследования с поиска планов здания еще до того, как посетил Кристин Дааэ, нужно было, также, поговорить с Дебьенном и Полиньи прежде, чем относить любовную записку юному виконту, а не наоборот. В моей покаянной литании звучало слишком много «должен» и «если». Да, из-за этих глупых промахов, и я был виновен в произошедшем, однако я понимал, что не продвинусь в расследовании, если так и буду размышлять о них. Задним умом все крепки, как и намекала Ирен Адлер. Решительно передернув плечами, я велел себе не думать о прошлом и начать все сначала.
Главной сложностью было то, что я имел дело с безумцем, и логика происходящего, всегда столь успешно служившая мне, в этот раз полностью зависела от каприза существа, чьи мысли окутывала непроницаемая завеса тайны. Если он был безумен, значит, я должен был постичь логику его безумия. Если я не могу предсказать его действия, может быть, мне удалось бы разобраться в их мотивах?
А мотивы были довольно ясны, долго рассуждать не приходилось. Монстр был одержим бедняжкой Кристин Дааэ. Я все больше концентрировался на этой идее, проходя по улицам и мелким лавчонкам. И в своей одержимости ею он мог позволить себе решать о жизни и смерти, устанавливать собственные законы, ходить, куда ему заблагорассудится, словно он был владельцем всей Оперы.
И меня осенило. Я как раз поравнялся с Сен-Жермен-де-Пре, когда на меня снизошло озарение, такое же нежданное и чудесное, как яблоко, упавшее на голову Ньютона. Когда решение пришло ко мне, мне даже пришлось остановиться и прислониться к дереву у обочины тротуара, ибо от изумления у меня слегка закружилась голова. Истина, которая внезапно открылась мне, казалась невероятной, и все же это была истина, которая, к тому же, находилась перед моими глазами уже какое-то время. Оттого только, что она была такой поразительной, я не распознал ее раньше. Вам известна моя любимая максима, доктор: исключайте все невозможное, и то, что останется, пусть оно даже будет маловероятно, окажется истиной. Только так я мог объяснить, почему Ноубоди, как никто другой, ориентируется в лабиринтах Оперы. Я не понимал, почему столь простое объяснение не пришло ко мне раньше, но в своем тогдашнем смиренном состоянии предпочел не смотреть в зубы дареному коню и не тратить драгоценное время, казня себя за то, что правда столь долго ускользала от меня.
Понелля я разыскал в его излюбленном кафе на бульваре Сен-Жермен, он был погружен в газетные описания произошедшей трагедии, забытая сигарета опасно свисала из его губ.
— У вас все благополучно? — спросил я, присаживаясь рядом и подзывая официанта.
— Насколько возможно, — ответил он, не отрывая глаз от газеты. — Держу пари, мадам Жири вернулась на работу.
— Я бы не удивился. Я могу у вас кое-что спросить?
Вот тут он взглянул на меня.
— Только если вы позволите сначала мне задать вам вопрос, — я ждал. — Вы ведь знали, что вчерашним вечером что-то должно было случиться.
— Это не вопрос.
— Да ладно вам. А на вчерашней репетиции вы спасли жизнь мадемуазель Адлер, — прежде чем я мог возразить, он воспользовался своим преимуществом и продолжал: — Перед представлением я видел вас за кулисами, вы, как хищный зверь, бродили там, следя за всеми и вся, — он победно улыбнулся. — А сами сказали мне извиниться перед Леру. Вы полицейский, да?
Подошел официант и принял мой заказ. Когда он ушел, я сделал вид, будто собираюсь с мыслями.
— Я доверюсь вам, — сказал я, наконец, и поведал ему свою сказочку о расследовании смерти Жозефа Бюке по распоряжению префектуры.
Понелль торжественно кивнул и стряхнул пепел сигареты на пол.
— Так и знал, — вздохнул он. — Ну, спрашивайте.
— Расскажите мне о Шарле Гарнье.
— Что именно?
— Вы можете описать мне его? — он растерянно взглянул на меня. — Его внешний облик. Как он выглядел?
Понелль прикусил сустав пальца. Мне принесли кофе, и я стал задумчиво помешивать сливки ложечкой, пытаясь скрыть нетерпение.
— Ну, он был футов шесть ростом, я бы сказал. Довольно смуглый, с глубоко посаженными голубыми глазами.
— Что еще?
Он прикрыл глаза, стараясь вызывать в памяти образ архитектора, потом внезапно взглянул на меня и улыбнулся.
— У него была поразительная шевелюра и борода огненно-рыжего цвета.
— Вы бы узнали его, если бы увидели снова?
