Николас Мейер - Учитель для канарейки
Как оказалось, я ошибся в своих предположениях.
Мы добрались до прославленной арии «Драгоценности», которую мадемуазель Дааэ исполнила с таким артистизмом, что от последовавших аплодисментов и криков «браво» содрогнулось здание. Ей пришлось повторить арию еще раз, и реакция публики снова была оглушительна.
«Ее пение обрушит здание!» — вдруг услышал я замогильный шепот, так близко, что я почти ощутил ухом чье-то горячее дыхание. Признаюсь вам, Уотсон, у меня от этих слов волоски на шее встали дыбом.
— Кто это сказал? — спросил Ришар, вздрогнув и оглянувшись на меня.
— Не я.
— Не я! — отозвался Моншармен. Испуганные размышления прервало странное позвякивание, а за ним последовал тревожный скрип.
Мы посмотрели вверх, откуда доносился звук, и взгляды всего зрительного зала в унисон обратились туда. Мы увидели, как громадная люстра покачивается на цепях. На этот раз театр охватила тишина иного типа, тишина зачарованная, загипнотизированная, почти благоговейная, которую нарушало только частое позвякивание тысяч хрустальных подвесок, да треск креплений, ставший вдруг особенно ясным в этом внезапном всеохватном безмолвии.
Хотя у меня и было жуткое предчувствие того, что наступит теперь, пугающее предощущение некого несчастья, я стоял, прикован к месту, не в силах поверить, что это действительно правда. Никто, похоже, был хозяином своего слова. Жаба — значит, жаба. И если он сказал, «обрушит здание», значит, так и произойдет.
С внезапным рвущимся звуком шеститонная люстра сорвалась с балок, которые удерживали ее, и нырнула в центр партера, приземлившись с ударом такой силы, что пробила глубокий кратер, до половины погрузившись в пол.
Все это заняло не более трех секунд, хотя мне они показались целой жизнью. Люстра на моих глазах как будто висела в воздухе, потрясенно застывший зрительный зал наблюдал за траекторией ее полета, пока она не врезалась в пол с громовым грохотом, подняв брызги разбитого стекла и тучу пыли. Потрясение и грохот были так сильны, что едва можно было расслышать раздавшиеся затем крики.
К этому моменту я уже пришел в себя и бросился вон из ложи. Я промчался по лестнице, перепрыгивая через семь ступенек на каждом шагу (и надеясь, что не сломаю лодыжку) и рванулся за кулисы, где стояли, одинаково остолбенев, Понелль и весь остальной оркестр. Я схватил его за фрак.
— Быстро! — рявкнул я. — Как попасть на крышу?
— Но раненые… — вскрикнул скрипач, не в силах сдвинуться с места.
— Мне нужно на крышу, парень! Здесь найдется кому заняться ранеными, — я слегка шлепнул его по щеке. — Отведи меня на крышу! — и потянул его мимо ошарашенного оркестра к двери ямы.
Овладев собой, Понелль понял, наконец, что от него требовалось, и мы помчались сквозь толпы визжащих статистов, солистов, режиссеров и бьющегося в истерике кордебалета, пока он не отыскал лестницу, ведущую на колосники.
Я полез следом за ним, мы понеслись по шатким рабочим галереям, потом — еще несколько железных лестниц, и наконец мы добрались под купол. Сквозь люк, в который раньше проходила цепь люстры, мы могли полюбоваться работой фантома.
Гигантское сооружение уничтожило всех и все на пространстве радиусом в двадцать футов в центре партера. Люди, подобно муравьям, перелезали друг через друга, пытаясь сбежать, помочь кому-то, высвободиться, или умереть.
Я не сомневался, что среди жертв находилась и бедная женщина, в первый (и в последний) раз в жизни посетившая Оперу.
И незачем добавлять, что не было никаких следов монстра, ответственного за это, только и качался над люком оборванный трос, видны были истрепанные концы его стальных нитей в том месте, где он лопнул — еще один очень убедительный несчастный случай.
— Ничего нет? — задыхаясь, спросил Понелль, глядя на меня безумными глазами, по лицу его тек пот.
— Ничего, — ответил я, убирая в карман листок бумаги с надписью знакомым почерком, оставленный для меня одного.
Но надпись так и стояла перед глазами: «Trop tard, Monsieur Sherlock Holmes» — «Слишком поздно, мсье Шерлок Холмс».
10. Речитатив
— Лучше бы я наняла вас защищать меня саму.
— Никогда еще я так страшно не ошибался.
— Моя вина не меньше, чем ваша.
— Хорошая же мы парочка!
Этот исполненный горечи диалог состоялся в апартаментах мисс Адлер Гранд-Отеля де Пари напротив Оперы на следующее утро после трагедии. Мисс Адлер упаковывала чемоданы, собираясь в Амстердам.
Во всех свежих изданиях городских газет — Лё Матен, Лё Монд и Фигаро — излагались мрачные подробности событий прошлого вечера. Несомненно, и английские газеты сообщали о катастрофе, так что, возможно, вы и сами читали, Уотсон: двадцать семь человек погибли, пятьдесят два ранены, множество пришлось приводить в себя от потрясения, и вскоре Оперу должны были завалить судебные иски.
Незамедлительно начался ремонт повреждений партера, и новое руководство Оперы уверяло, что вскоре он будет приведен в порядок в достаточной мере, чтобы состоялось гала-представление, завершающее бал-маскарад в Опере. Бал отменять не собирались. Директора выражали сожаления по поводу ужасного несчастного случая, однако, их едва ли можно было считать ответственными за несчастье, случившееся в первый же день их пребывания на посту. Новая люстра скоро займет свое место и т. д. и т. п.
Лично я точно знал, что мадам Жири уже вернулась на свою прежнюю должность. Я сильно сомневался, что руководство решится еще когда-нибудь хотя бы близко подойти к ложе № 5, и я был уверен, что «Ноубоди» уже получил аванс в счет своих ежемесячных двадцати тысяч франков.
Чемоданы, дорожные сумки, коробки всех видов и размеров громоздились открытыми по всему номеру, а горничная мисс Адлер устало переходила от одной к другой, заполняя их в соответствии с указаниями хозяйки.
Редко, Уотсон, мне приходилось испытывать такое чувство вины, такую беспомощность.
— Вы к себе несправедливы, — заверила меня мисс Адлер, когда я объявил о своих чувствах вслух. — Как вы могли бы предвидеть такое, тем более — предупредить людей, что их ждет?
— Лучше бы я обратился в полицию.
— Вам бы все равно не поверили, а если бы вы раскрыли свое инкогнито, то могли бы оказаться в доме для умалишенных.
Ее ход мыслей явно совпадал с моим, но в тот момент это служило слабым утешением.
— Я знаю, вам случалось проигрывать и раньше, — произнесла она без малейшего кокетства. — И все же, в результате вы одерживали верх.
— Что бы я ни сделал, я не смогу вернуть к жизни тех невинных людей, — мрачно парировал я.
